Лишь только она скрылась, я приподнялась на локте и шепотом спросила:
— Нина, ты спишь?
Ответа не было.
— Ты спишь, Ниночка? — немного громче позвала я.
Новое молчание.
Я посмотрела с минуту на милое личико, казавшееся бледнее от неровного матового света рожков. Потом, зарывшись с головой под одеяло, я заснула крепким и тяжелым сном.
Проснулась я от громкого говора институток. Кто-то кричал, ссорился, спорил. Открыв глаза, я увидела Нину почти одетую, с бледным, нахмуренным лицом и сердитыми, глядящими исподлобья глазками.
— Никогда и ничем я не хвасталась, — холодно и резко говорила она Крошке, старательно заплетавшей свои белокурые косички. — Никогда! Оправдываться ни перед тобой, ни перед классом не буду. Я не струсила и шла на паперть одна. Больше я ничего не скажу и прошу меня оставить в покое!
— Ниночка, в чем они тебя обвиняют? — встревоженно спросила я моего друга.
— Ах, оставь, пожалуйста, меня в покое. Ты мне только испортила все, все! — с сердцем и горячностью воскликнула она и, круто повернувшись, отошла от кровати.
Я видела ее ожесточенное выражение лица, слышала ее холодный, недружелюбный голос, и сердце мое упало. Как жестоко и несправедливо было ее обвинение!
Я быстро оделась, еле сдерживая накипавшие в груди слезы, и пошла искать Нину. Она стояла у окна в коридоре с тем же сердито-нахмуренным лицом.
— Нина! — подошла я к ней и положила на плечо руку.
— Уйди, не зли меня! Из-за тебя, из-за твоего глупого вмешательства они, эта Маркова и Иванова, издеваются над моей трусостью… Уйди!..
— Ниночка, — растерявшись, произнесла я, — сейчас же пойду и скажу им, что ты ничего не знала, что я сама прокралась за тобой…
— Этого еще недоставало! — вспыхнула она гневом и даже с силой топнула ножкой: — Уйди, пожалуйста, ты ничего умного не придумаешь! Ты меня только злишь! Я видеть тебя не хочу!
И она почти с ненавистью взглянула на меня и резко повернулась ко мне спиной.
Все было кончено…
Точно что-то перевернулось у меня в сердце.
Нина, моя милая Нина, мой единственный друг разорвал со мной тесные узы дружбы!..
Опустив голову, молча двинулась я назад в дортуар, чувствуя себя бесконечно одинокой и жалкой.
«Мамочка! — рыдало что-то внутри меня. — За что, за что? Ты не слышишь, родная, свою девочку, не знаешь, как ее обидели! И кто же? Самая близкая, самая любимая душа в этих стенах! Ты бы не обидела, ты не обидела ни разу меня, дорогая, далекая, милая!»
Я точно нарочно растравляла еще сильнее этими причитаниями мою глубоко возмущенную детскую душу, стараясь задеть самые болезненные, самые чувствительные струны ее.
Дойдя до своей постели, я повалилась на нее и, скрыв лицо в подушках, зарыдала горько, неутешно, стараясь заглушить мои рыдания.
Вдруг чья-то маленькая ручка коснулась меня.
«Нина! — мелькнуло в моей голове. — Нина, она раскаялась, она пришла!»
И счастливая от одной этой мысли, я подняла голову и отшатнулась.
Но это была не Нина.
Белокурая Крошка стояла передо мной и улыбалась приветливо и ласково.
Эта улыбка делала чрезвычайно обаятельной ее недоброе, капризное личико.
— Ты поссорилась с Джавахой? — спросила она меня.
— Нет, я не ссорилась, я не понимаю, за что рассердилась Нина и прогнала меня… Мне это очень больно…
— Больно? — И красивое личико Крошки исказилось гримаской. — Ну так пойди, проси у нее прощения, может быть, она и простит тебя! — насмешливо проговорила Крошка.
Эти ее слова точно хлестнули меня по душе… Хитрая девочка поняла, чем можно поддеть меня. Во мне заговорило врожденное самолюбие, гордость.
«В самом деле, что за несчастье, если княжна дуется и капризничает? — подумала я. — Чего я плакала, глупенькая, точно я в самом деле виновата? Не хочет со мной дружить, так и Бог с ней!»
И я постаралась улыбнуться.
— Ну вот и отлично, — обрадовалась Крошка, — охота была портить глаза. Глаза-то одни, а подруг много! Да вот, чего откладывать в долгий ящик, хочешь быть со мной подругой?
— Я, право, не знаю… — растерялась я. — Да ты ведь с Маней Ивановой, кажется, дружна?
— Так что же! Это не помешает нисколько; мы будем подругами втроем, будем втроем гулять в перемены: я — в середине, как самая маленькая, ты — справа, Маня — слева, хорошо? Теперь как-то все по трое подруги; это называется в институте «триумвират». Ты увидишь, как будет весело!
Я не знала, что ответить. Крошка была враг Нины, я это отлично знала, но ведь Нина первая изменила своему слову и прогнала меня от себя. А Крошка успокоила, обласкала да еще предлагает свою дружбу!.. Что ж тут думать, о чем?
И не колеблясь ни минуты я протянула ей руку:
— Хорошо, я согласна!
Мы обнялись и поцеловались. Позвали Маню Иванову и с ней поцеловались.
«Триумвират» был заключен.
Раздался звонок, призывающий к молитве и чаю. Сейчас вслед за m-lle Арно, вышедшей из своей комнаты, вошла Джаваха.
Увидя меня между Ивановой и Марковой, она, очевидно, сразу поняла, в чем дело. Краска залила ее бледные щеки, глаза загорелись ярко-ярко.
— Какая гадость — поступать так, — сквозь зубы произнесла она, глядя на меня в упор пронизывающим душу взглядом.
Я невольно опустила глаза. Сердце как-то екнуло… Но минута, другая — и все мое колебание исчезло.
