Записки графини Варвары Николаевны Головиной (1766–1819) - [50]

Можно представить себе, как тяжело отозвались на великой княгине Елисавете новые условия жизни. К тому же она иногда подвергалась обращению и вспышкам, которых до того никогда и во сне не видала. Я приведу только два примера. Известно, что один из самых важных проступков в глазах императора было опоздание. Однажды вечером, когда была назначена поездка в Смольный, обе великие княгини, одетые и совершенно готовые сесть немедленно в карету, дожидались в комнатах великой княгини Елисаветы, когда за ними придут. Они поспешили отправиться к императору, как скоро получили от него приглашение. Как только государь вошел, он взглянул на них пристально и гневно и сказал императрице, указывая на великих княгинь: «Вот поступки, которые не полагаются; это привычки прошлого царствования, но они не из лучших. Снимите, mesdames, ваши шубы и надевайте их не иначе, как в передней». Это было сказано сухим и обидным тоном, свойственным императору, когда он бывал не в духе. Второй пример в том же роде случился в Москве, в самый день коронации. Все были в полном параде: в первый раз появились придворные платья (заменившие национальный костюм, принятый при Екатерине II). Для пополнения своего костюма великая княгиня Елисавета артистически перемешала прелестные свежие розы с брильянтовым букетом, приколотым у нее сбоку. Когда она вошла к императрице, до начала церемонии, государыня окинула ее взглядом с головы до ног и, не сказав ей ни слова, грубо сорвала свежие розы из ее букета и бросила их на землю: «это не годится при парадных туалетах», сказала она; «cela ne convient pas», было обычною фразой, когда ей что не нравилось.

Великая княгиня стояла пораженной и была более удивлена действительно не совсем приличными манерами, особенно в данную минуту (в момент помазания и причастия), чем опечалена неудачей своего букета. Контраст обращения постоянно спокойного, полного достоинства и величия прошлого царствования с волнением в безделицах и часто резким обращением, которое она имела теперь перед глазами, поражал великую княгиню в высшей степени, Чувство долга можно уподобить религиозному чувству веры, которое руководит нашим поведением: это узда, которая сдерживает вспыльчивость, горячность наших действий и желаний и устанавливает в них порядок; но обязанность, продиктованная, предписанная духом власти и высокомерия, должна непременно уничтожить чувство. Благородная душа великой княгини Елисаветы, ее ясный ум, возмущались подобными поступками: существование ее было продолжительным и тяжелым сном, который она должна была бояться признать за действительность. Ежеминутно чувствовала она нравственную боль и обиду, а потому и гордость ее увеличилась. Она все более и более удалялась от установленного порядка, который ей вовсе не нравился. Ее высочество исполняла все обязанности своего сана, но зато она создала себе внутреннее удовлетворение, в котором воображение имело более власти, чем рассудок. Она удалялась в этот мир и отдыхала в нем от скуки и неприятностей, которые испытывала в действительном мире. Этот неутешительный исход повлек за собою печальные и продолжительные последствия.

Возвратимся к приготовлениям к коронации и к нескольким предшествовавшим ей событиям. Когда императрица приобрела опять некоторую власть над своим супругом со времени своего примирения с г-жею Нелидовой, оба князя Куракины получили назначение: старший[153] вице-канцлера, а младший генерал-прокурора.

Князь Безбородко остался первым членом коллегии иностранных дел. Несмотря на все тяжелые чувства императора относительно Панина[154], он назначил его одним из первых членов коллегии иностранных дел. Г. Нелединский[155], двоюродный брат князя Куракина, был приближен по особенной протекции императрицы, которая достигла таким образом того, что окружила императора исключительно только своими приверженцами. Возле особы государя, по его личному выбору, был один только граф Ростопчин, которого он пожаловал генерал-адъютантом и которому вверил управление военной части.

Февраль 1797 г. был ознаменован приездом польского короля[156]. Одно из первых действий императора Павла по восшествии на престол было возвращение свободы всем заключенным полякам, находившимся в Петербурге после последнего раздела Польши. Несчастный Понятовский, когда-то король Польши, находившийся в Гродно на положении пленника, был приглашен императором в Петербург и отлично принят. Его пригласили следовать за двором в Москву присутствовать на коронации. Двор выехал первого марта, остановился в Павловске в продолжение двенадцати дней, а оттуда свита их величеств отправилась по отделениям через сутки одно после другого. После пятидневного путешествия каждое отделение являлось последовательно одно за другим в Петровский дворец, расположенный у Московских ворот. Этот замок выстроен был императрицею Екатериною для временных остановок, потому что обычай предписывал государям торжественный въезд каждый раз, как они приезжают в Москву. Петровский замок был отстроен в то время, когда Императрица Екатерина предпочитала готическую архитектуру всякой другой, но архитектура Петровского придавала этому дворцу вид бесформенной массы. Он был мрачен и в дурном местоположении: с одной стороны он примыкал к запущенному парку, а с другой — фасад его выходил на большую дорогу, пересекавшую довольно бесплодную равнину. Хотя город был только на расстоянии всего четверти часа пути, но из дворца его вовсе не было видно. За исключением их величеств все были дурно размещены и отчасти в дурном расположении духа. Несмотря на то, следовало являться к двору ежедневно, и московская публика приезжала в Петровский дворец представляться императору. Там императрица получила известие о смерти m-me Бенкендорф, своего лучшего друга; она оплакивала ее в продолжение суток и появилась в обществе лишь на другой день. Император часто ездил в Москву. Поездки его совершались будто инкогнито, но весь двор его сопровождал; целью этих поездок было посещение госпиталей и других, заведений. Как-то поздно вечером, когда возвращались по дороге, почти непроходимой вследствие оттепели, карета, в которой были император с императрицей, оба великие князя и великая княгиня Елисавета, каждую минуту угрожала падением. Императора это забавляло, и он спросил у великого князя Александра: «Боится ли великая княгиня Елисавета?» Великий князь, думая сделать похвалу своей супруге, отвечал, что нет, что она не трусиха и ничего не боится. «Вот именно то, чего я не люблю», сухо отвечал император. Великий князь понравился, прибавив: «Она боится только того, чего следует». Но ошибка была сделана: император впал в дурное расположение духа. Несмотря на величие души Павла, характер его имел странные стороны: государь всегда готов был видеть врага в человеке, которого не уверен был запугать. Нельзя сказать, чтобы в другие минуты его величество не доказывал, что умеет ценить возвышенность чувств и энергию. Следует приписать эту мелочность недоверию, которое сумели ему внушить.