Записки графа Сегюра о пребывании его в России в царствование Екатерины II. 1785-1789 - [107]
Нассау согласился, поспешил во дворец и получил желаемую аудиенцию. Когда он остался с глазу на глаз с государыней и произнес мое имя, она с сердцем сказала: «Что нужно Сегюру от меня?» Нассау, не отвечая, вручил ей письмо. Екатерина взяла его, с удивлением прочитала надпись, быстро развернула его и начала читать. В это время Нассау стал отступать, будто желая удалиться. Тогда императрица подходит к нему, останавливает его и говорит: «Принц, не уходите, не оставляйте меня ни на минуту».
Она продолжает чтение и, окончив его, быстро складывает депешу и отдает ее Нассау-Зигену, сказав при этом с чувством: «Скорее отправьтесь к Сегюру и скажите ему, что никогда в жизни я не забуду этого благородного поступка; он доказал мне свое уважение и доверие ко мне; я заслужила его, он меня понял».
Не без волнения ожидал я возвращения моего посла, и можно себе представить мое удовольствие, когда он известил меня о счастливом и скором исполнении моего поручения. На другой день двор собрался в эрмитаже. Только что я вошел, как императрица подозвала меня, посадила возле себя, почти не слушала актеров и во все время спектакля тихонько проговорила со мною. Чрезвычайное удивление выразилось на лицах министров. Наши соперники, торжествовавшие вчера, едва могли скрыть свое недоумение. Положение действующих лиц переменилось: императрица стала еще ласковее и милостивее ко мне и с презрением слушала наветы на нас. Не смотря на смуты, которые возникли во Франции, наше правительство не потеряло своего значения и влияния в России, пока я оставался в Петербурге. Государыня так крепко сохранила тайну моего поведения, что ни Потемкин, ни другие министры не могли узнать каким образом я так скоро восстановил ее доверие к себе.
Так как пылкий нрав султана Селима и честолюбие Густава III, а с другой стороны враждебные происки пруссаков и англичан удаляли всякую возможность скорого мира, то с обеих сторон спешили вооружаться. Принц Нассау-Зиген снаряжал свою флотилию в Кронштадте. Через три недели ему приказано было отправиться с тридцатью галерами, десятью шебеками, тремя судами с орудиями тяжелого калибра, с множеством канонерских лодок и 14 000 войска для высадки. Флотилия имела грозный вид, но не доставало хороших штурманов и искусных моряков, а войско состояло из новобранцев.
Извещая Монморена о невыгодном обороте наших сношений, я не мог удержаться от жалоб: «Как нехорошо, — писал я ему в начале июня, — что сближением нашим с императорскими дворами возбудили мы против себя турок, англичан и пруссаков, а теперь восстановляем императрицу и императора отказом согласиться на предлагаемый нам союз! Мы испытываем все неприятности нашего положения, не пользуясь его выгодами, которые в другое время уже не представятся нам. Екатерина еще занята этим союзом. Она так ревностно желает мира, что если Шуазель не будет действовать скоро и успешно, то она примет посредничество Англии и Пруссии, лишь бы окончить войну». Мои опасения были основательны. Я знал из тайного и верного источника, что Потемкин перед своим отъездом вот что говорил английскому министру: «Мы недолго думали о союзе с Франциею. Мы увлеклись уверениями Сегюра, по скоро увидели, что нельзя рассчитывать на французское правительство, между тем как по многим причинам сближение с Англиею нам кажется полезным. Торговля между нами сильная, купцов ваших в Петербурге целая колония. По всему видно, что нам надо подружиться: обстоятельства удобны, надобно спешить пользоваться ими». Однако некоторые случаи, происшедшие после этого разговора, встревожили Потемкина и возбудили государыню против явных и тайных врагов ее. Ей донесли, что один шведский моряк потихоньку забрался с брандером между русскими судами в копенгагенском рейде, был преследуем и пойман в доме шведского министра, который дал ему убежище. В то же время лондонский кабинет угрожал войною Дании, если она, согласно договору, будет оказывать содействие России в войне со Швециею. Между тем я сообщил государыне о благородном поступке нашего правительства: оно объявило лондонскому кабинету, что не потерпит нападения англичан на берега и флот Дании. Русский кабинет, довольный этим твердым и благородным шагом, прислал мне официальную ноту, сверх моего ожидания, весьма дружелюбную. Это был ответ на подробную депешу нашего кабинета относительно четвертного союза; императрица возобновляла уверения своего дружелюбного расположения к нам, но, вместо того, чтобы утвердить статью за статьею в проекте Монморена, писала, что до рассмотрения проекта желает посоветоваться с императором, также как мы хотели переговорить с испанским королем. Это было с обеих сторон честное отступление и вежливый способ отложить переговоры, не отказываясь от них.
