Записки гадкого утёнка - [141]

Зина часто бормочет в рифму. Иногда, с детьми — по полчаса (детям это ужасно нравится). Как-то, в дождливое сентябрьское утро, она набормотала что-то вроде плохого романса:

Ах, как плачет эта осень,

Ах, как много в мире слез,

Насквозь мокры ветки сосен,

Облетает лист берез.

Мы стали обсуждать, чем эта бормотушка отличается от настоящих стихов. Настоящие стихи, сказала Зина, запись чуда. Когда пишешь, нельзя терять чувства только что пережитого чуда. Иначе выйдет подделка, стекляшка… Помнишь мое стихотворение?

Или по слову воскреснет Лазарь,

Иль вместе с мертвым мертвы слова.

Потом мы сообразили, что слово «запись» не совсем точно. Хотя бывают случаи именно записи задним числом (иначе не найдешь названия). Например, у Даниила Андреева. Он молча пережил видение, а потом рассказывает о нем. И не всегда рассказ передает накал чуда. Это особый случай — я назвал его поэзией ясновидения. Его неудача — это поздние записи, пересказы чуда, а в удачах, как и во всякой поэзии, запись идет по свежим следам и выходит чудо, ставшее словом, воплощение. В таком воплощении чудо продолжает жить. «Прошла любовь, явилась Муза», и в объятиях музы продолжаются объятия Бога. Взгляд, обжегший нас извне, — в красках зари, в блеске человеческих глаз — продолжает жечь изнутри. Напряженная близость глаз не уступает близости влюбленного осязания, даже может превзойти ее; Вакх Марины Цветаевой заставляет Ариадн забыть Тезея, И строчки ложатся на бумагу с такой же страстью, с которой зачинают ребенка. Это не сублимация эротики, а пир боговоплощения. Которое остается одним и тем же в рождении ребенка и стиха.

Жжение чуда в груди неотделимо от настоящего слова. Стих — не оперенная рифмами мысль, а то, что прозой не скажешь. Что-то вдруг узнается, какое-то веяние из глубины. В чем-то самом простом (чудо бывает скрытым) или в волшебном, фантастическом образе… И мы безо всякого объяснения чувствуем: это — стихи.

В дожде, как будто бы во сне,

В дожде, как в смеженных ресницах.

Под шорох капель спится мне,

И что-то сердцу тихо снится…

Казалось бы, то же бормотанье. И столько же нечаянно родившихся строк. Но они родились. Они не просто припомнились, не склеились из штампов. В них есть ожидание чуда, сон о чуде. Просто сон. Этот сон может стать яснее, отчетливее; выступает из тумана берег волшебной страны. Тот же дождь (я нарочно привожу стихи об одном и том же предмете) — но еще глубже пережитый:

А этот дождь принадлежит

Равно тебе и мне…

И этот тихий, тусклый вид

В заплаканном окне…

Бесперерывных слез ручей —

Все льет, и льет, и льет…

Ты понимаешь, он ничей, —

Как этот небосвод.

И я ни мыслью, ни перстом

Уже не шевельну…

Давай с тобой сейчас уйдем

В ничейную страну…

Ничейная страна. В ней нет ничего своего. Ни капли твари. И освободилось место для Бога:

А может, ветер — это вздох,

а дождь — великий плач,

и потерявший зренье

Бог лишь нашим сердцем зряч?

И здесь догадок всех предел —

сей неуемный крик:

новорожденный Бог прозрел

во мне — вот в этот миг.

Впрочем, кто сейчас не пишет о Боге? Любое слово может быть полным сердечного смысла и пустым. Анализ раскрывает мысль стиха, обнажает его скелет, подсчитывает созвучия, но почему меня трогают такие простенькие строки? «Если жизнь тебя обманет, не печалься, не сердись…». «На Луне не растет ни одной былинки». «Облака ушли в кочевье, и во мхах текут ручьи…».

То ищешь подлинности в перебоях дыхания, в открытом нащупывании нужного слова (от этого любовь к неточной рифме, ставшая модой, как мини-юбки). То — в напоре стихии, в чуде захватывающего, как страсть, ритма. Такой ритм (у Блока, например) не дает выбирать слова; первые попавшиеся, банальные образы помечают, как вехи, путь молнии. Вместо предметов (в живописи) — одни мазки. Ритм разрывает будничные связи и заново все сплетает в волшебный узор…

Созерцать — значит чувствовать и воспринимать сквозь все видимое единый Дух, единое дыхание, одно бьющееся сердце. Может быть, это не вся глубина созерцания, о которой писал Мертон; но я так чувствовал. Тут ничего нельзя знать — только узнавать. Каждый раз заново. Зина как-то сказала: тот, кто знает истину, погиб. Даже если он действительно знает.

Путь души — это путь зерна,

Прохожденье сквозь полный мрак.

Через полную тишину.

Чтоб явиться вдруг во плоти,

Духу надобно, как зерну,

Из неведомости взойти.

Нищетой заплати за вход,

Слепотой — за глубинный свет.

Тот, кто видит путь, — не идет.

Там, где знанье, там жизни нет.

Каждый день приходится искать Единое заново, как будто не было ничего позади. Кроме опыта узнаванья, то есть кроме самой способности сердца видеть и узнавать. Опять смотреть в Божий глаз или в глаза икон, или вслушиваться в музыку и искать отклика.

Я никогда не говорю

о том, что знала,

а только то, что узнаю

сейчас, сначала.

Я никогда не говорю,

что я любила,

а только, что люблю,

люблю все с той же силой…

Опыт созерцания дает только веру, что «неставшее, несотворенное» — есть. Творящее — есть. И, значит, можно почувствовать его, испытать его. Вера переступает через карамазовские вопросы, не отвечая, оставляя неразрешимое неразрешимым. Есть зло, есть страдание, есть смерть. Это — условие творенья. Чтобы развернуть мир ослепительной красоты, нужны пространство и время. А пространство — это безликая бездна, «тьма внешняя». А время — это смерть (индийцы не тратят двух слов. «Кала» — это омоним: время и смерть. То, же в женском роде: Кали, супруга Калы, его шакти, божественная энергия времени и смерти, дух разрушения и создания). Родиться может только то, что обречено страданию и смерти. И раз так, то нельзя избежать зла; и нельзя избежать упоения злом, свободного выбора зла ради зла. Почти каждый чувствовал росточки этого извращения в своей душе и в этот миг участвовал в неистовстве тьмы. Зло — есть. Но оно есть не на последней глубине, и, уходя в глубину, мы уходим от зла. Чем труднее пробиться через слой, где бесчинствуют призраки, — тем прекраснее прорыв, узнаванье Бога. От силы нашей веры зависит, перелетим мы через ад или проползем сквозь него, обдирая руки, ноги, сердце, или вовсе застрянем в отчаянии. Бесконечная вера парит над муками Иова. Я в это верю. Хотя мне лично не все дано.