Записки экстремиста - [28]

Веял свежий ночной ветерок, нес в себе тысячи земных запахов – травы, купающейся в росе, увлажнившейся листвы деревьев, – а я стоял, чуть отойдя от здания станции, чтобы не мешать выходить другим. Слушал шорох шагов вокруг, шуршание одежды, дробное постукивание покатившегося по асфальту камешка, задетого ногой, и мне кружило голову от непривычного, забытого вкуса чистого вольного воздуха и растягивало блаженно в невольной улыбке счастья губы: дожил, дожил, дожил!

Город спал, погруженный в тишину и тем, лишь кое-где горели в домах одинокие окна, да там-сям бросали на землю с высоты тусклые конусы света уличные фонари. Похоже, все здесь осталось так, как было в пору моей молодости. Словно бы с того дня, как мы спустились под землю, и не минуло несколько десятилетий…

Внезапно я почувствовал рядом с собой сына. И услышал, что у него лязгают, как от озноба, зубы.

– Ты что? – спросил я.

– Черт знает, – ответил он мне прыгающим шепотом. – Я ведь тут никогда не был. Ничего не представляю. – Он помолчал, стоя рядом, и, нагнув голову, снял с шеи ремень мегафона. – На, – протянул он мне мегафон, – будешь командовать парадом. Я не способен. Ну бери, бери! – торопя меня принять мегафон. Все так же шепотом закричал он и всунул тяжелый металлический раструб мне в руки. – Что ли не понимаешь ничего?

Нет, я понял. Я все понял. Что ж, в этом была даже своя логика: кто увел от мира, тот должен и привести в него.

Я повесил мегафон на шею и обнял сына за плечи:

– Не волнуйся. Обещаю тебе: все будет нормально.

– Ты знаешь… помнишь, какие слова нужно говорить?

– Помню, помню, – сказал я. – Не волнуйся.

Мегафон, что сын передал мне, был предназначен вовсе не для того, чтобы обуздывать потерявшую самообладание толпу. Через мегафон, когда настанет пора, должно было оповестить город о свершившемся. «Друзья! Сограждане! Это мы – те, потомки и наследники тех, кто ради вас, ради вашего счастья, защищая ваше человеческое достоинство, много лет назад спустились под землю! Сегодня мы говорим вам: «Все готово! Пользуйтесь!» Вы увидите подземный дворец, который готов принять вас и служить вам!..» – мог ли я не помнить эти слова, с которыми надлежало обратиться к собравшимся горожанам. Ведь я сам, а не кто другой, придумывал, писал и многажды переписывал текст обращения.

– Не волнуйся, – снова сказал я сыну, – отдохни. Ты слишком устал за последнее время. Иди, побудь один, расслабься. Не думай больше ни о чем. Теперь я…

Да-да, теперь я. Кто увел из мира, тот должен и привести в него. В этом была не только своя логика, но даже и символичность.

Я оглянулся в окружающей нас ночной тьме, пытаясь определить, не разбрелась ли наша ветеранская группа, держится ли места, назначенного для сбора, в полном составе, и, пересчитав, удостоверился, что все тут. Невольное чувство гордости ненужно наполнило мне теплом грудь. Ветераны они и есть ветераны!

Только на них сейчас и можно было положиться в полной мере. Хотя с той поры и минули десятки лет, но все-таки они, нынешние ветераны, жили на земле, ходили по ней, и в них не дребезжало сейчас того страха перед ней, что так неожиданно обнаружился в моем железном сыне и, видимо, тряс всех остальных.

Сына рядом со мной уже не было.

Придерживая мегафон рукой, я протолкался в центр нашей патриаршей группы. Ветераны сомкнулись вокруг меня тесным кружком. Я набрал полную грудь воздуха, раскрыл было рот, чтобы сообщить им о выпавшем нам последнем долге, и голос оставил меня.

Словно коридор люминесцентного, фосфоресцирующего света возник в небе. Таким, наверное, бывает северное сияние. Но северное сияние играет сполохами. Висит высоко над головой гирляндами, а это был именно коридор, люминесцентный туннель в темноте, и находился он не высоко в небе, а где-то буквально над крышами домов – затронутые им, они смутно обозначились остроугольными горбами коньков.

И по этому фосфоресцирующему световому туннелю, ведя его с собой, двигалось бесшумно что-то темное и длинное, округлое, похожее на гигантский пенал.

– Помните! Помните! Вы все помните, до самых мельчайших подробностей! – услышал я над собой размеренный, внушающий голос и понял, что все происходящее сейчас – только мое воспоминание о нем, на самом же деле я лежу на больничной кровати и звучащий надо мной голос – голос доктора. – Вы помните прекрасно и то, что было после, – внушал голос, и я снова судорожно ухватился за него, и, ощущая в ладонях его надежную бечевую крепость, снова спустился по нему в тот день.

– Что это было? Что это такое было? – спрашивали все лихорадочно друг у друга и требовали ответить прежде всего нас, ветеранов, но мы и сами спрашивали о том друг друга, и никто никому не мог ничего ответить.

– А при вас это было? Может быть, было, но вы забыли? Ведь какое-то объяснение этому есть? – продолжали и продолжали спрашивать нас, и ни о чем другом уже не говорилось, все с большим и большим возбуждением, с какой-то уже даже горячечностью…

Это страх земли колотил людей. Видимо, психика требовала разрядки, сброса напряжения, и сброс этот мог произойти прямо сейчас. И, произойди он, в какие формы облекся бы, во что вылился? Возможной ли становилась тогда наша встреча с городом, как мы ее замышляли?