Записки драгунского офицера. Дневники 1919-1920 годов - [41]

Числа 20 января Гоппер выписывается из лазарета и переезжает к нам в обоз, стоящий на окраине города. Становится скучнее, и – что всего печальнее – у меня внезапно снова поднимается температура. Мало оказалось с меня сыпного тифа – я заболеваю возвратным, но, к счастью, в лёгкой форме. Всё тело ломит, чувствуешь каждую косточку, каждый сустав. И лежишь при этом почти на голых досках.

Так проходит 22 дня. События идут своим чередом, и наступают грозные дни. Ростов, Таганрог и Новочеркасск захвачены красными; полк наш уже где-то под Вознесенском в тылу у большевиков. Позиции приближаются к Одессе. Уже осталось красным пройти до города только вёрст 80-50. В городе паника. Стараются организовать какую-нибудь защиту, но тщетно. Формируются какие-то фантастические отряды с пышными названиями, но все, даже устроители, чувствуют, что это бутафория, что ни «Отрядами священного долга», ни «Крестьянским отрядом атамана Струкова» не спасти Одессу. Здесь нужны боевые полки. В городе зарегистрировано до 45 000 одних лишь офицеров! Неужели нельзя объединить их?

Шиллинг растерялся и уехал. Первыми удирают, конечно, штабы и начальство. Скоро все магазины закрываются. Нельзя достать ни хлеба, ни молока – в лазарете выдают уже полпорции; затем хлеб совершенно исчезает с нашего горизонта. Мы голодаем.

В городе начинается уже стрельба – это многочисленные местные большевики подняли восстание. Наш лазарет отрезан от обоза. Англичане обещают устроить эвакуацию лазарета. Не поздно ли? Говорят, часть раненых и больных попадает в Алжир, часть в Варну. Но что делать там без вещей и без денег?

Наконец положение становится совсем угрожающим. Слышна уже канонада. Тяжёлые орудия английских броненосцев сотрясают воздух. За мной заезжает Боря Шереметев в коляске и берёт меня и Вишневского. У последнего всё ещё бред. Едем по пустынным улицам Одессы. Всюду паника; зрелище не из приятных.

Вот и обоз. Половина имущества бросается. Мы теряем около 300 сёдел – сёдел, которые мы целый год ждали, как манну небесную. Бросаем муку. Да мало ли что бросается в этот вечер в Одессе. Ночью выезжаем из города под аккомпанемент грохота английских орудий.

Куда мы идём и зачем? Определённо ничего не известно. Говорят, что Румыния под давлением союзников согласна нас пропустить. До границы недалеко: сделаем два-три перехода – попадём в Румынию. Оттуда – в Варну, где нам подадут пароходы и откуда нас перевезут в Новороссийск. Если бы я знал в этот вечер, сколько мне ещё предстоит мучений!

Начался поход, полный опасностей, неожиданностей и приключений, воистину «Ледяной поход»[51] со всеми его ужасами и страданиями.

Отход к полякам

24 января 1920 года часов в 9-10 вечера целый ряд повозок, фургонов, тачанок и даже элегантных экипажей проезжал по улицам Одессы. Это был наш обоз: дивизионный – под командой поручика Козлова и полковой – под командой Стецкевича и Томсена. Впрочем, беспорядок в обозе полный, так как, в сущности, распоряжаются все – и полковник Томсен, и Стецкевич, и кн. Туганов. Все мечутся. Много новых лиц: очевидно, за время моей болезни к нам попало много новых офицеров.

Город огромный, и мы без конца плутаем по почти тёмным улицам, так как освещение отсутствует. Впереди, сзади и с боков двигаются какие-то другие обозы и задерживают нас на поворотах. Постепенно мы всё-таки выбираемся из города.

Как красиво, должно быть, было здесь в мирное время. По обеим сторонам шоссе тянется ряд чудных садов. В их глубине мелькают светлые дачки и домики. Да и теперь, при трепетном свете луны, которую то и дело закрывают облака, всё это сказочно красиво. Как будто какое-то мёртвое заколдованное царство.

Но какой холод! Лёгкие болят, и застывают руки и ноги от сидения в экипаже. А ходить нельзя: такая слабость, что сердце не выдержит. Наконец, после бесконечного перехода, уже совершенно замёрзшие и измученные, мы приходим в немецкую колонию Гросс-Либенталь. Колония скорее напоминает нарядный немецкий городок: дома в несколько этажей чисто городского типа, с садиками, окружёнными чугунными решётками; словом, с деревней имеет мало общего.

Начинаем тыркаться в дома – половина занята уже пехотой, которая нас к себе не пускает. Другая часть пуста: хозяева сбежали из боязни большевизма. Есть и такие, которые просто не желают пускать к себе обоз. Наконец порядок теряется окончательно – все разбредаются куда попало, и ищут себе квартиры самостоятельно. Я ещё долго брожу по холоду, пока Боря Шереметев не впускает меня в какой-то дом.

В одной половине наши «главковерхи», в другой – Каниболотский, Тускаев, Янович, я и наши две сестры. Вишневского, совершенно больного, положили тут же на соломе. У меня отморожены пальцы на обеих ногах, да это и неудивительно при английских сапогах с подковами. С наслаждением пьём чай и засыпаем мёртвым сном без сновидений.

25 января часов в 10 выступаем. Спать пришлось часа три. У всех серые злые лица, все устали, лошадям фуража досталось мало. В моём экипаже хорошие лошади – пара вороных поручика Козлова: Васька и Зайчик. Переход, к счастию, сравнительно небольшой – вёрст 12-15, но мы двигаемся черепашьим шагом, потому что нам то и дело преграждают дорогу чужие обозы. Обозы все невероятно большие; повозки следуют за повозками, и кажется, что им конца не будет. На некоторых сидят женщины – это или сёстры милосердия, или жёны офицеров, или просто дамы. Есть и совершенно штатская публика – беженцы в Румынию. Везут много лишнего, и я уже вижу заранее, как постепенно всё будет бросаться по пути.