Записки десантника - [22]

— Время не ждет. Не позже завтрашнего дня вы должны дать мне окончательный ответ.

Всю следующую ночь военнопленный провел без сна. Анализировал — в который уже раз — тот трагический случай, который привел его к моральной гибели.

Вот как это произошло. Группа военнопленных в количестве десяти человек совершила побег из лагеря. В числе бежавших был и он, советский офицер, у которого после пленения отняли имя и присвоили личный № 19–20.

В сентябрьскую ночь 1942 года ему и девяти его товарищам удалось проделать лаз в колючей проволоке и под прикрытием темноты достигнуть леса. Шли всю ночь, а наутро залегли в густом кустарнике на дневку, с тем чтобы с наступлением ночи снова двинуться в путь. Так шли они три ночи. Кончились запасы тех скудных крох, которые они припрятывали перед побегом, отрывая от мизерного лагерного пайка. Решили поискать картофельное поле, а для этого надо было выйти из леса. На случай стычки с врагом условились: убегать врассыпную, дожидаться ночи и снова собраться вместе в той же заросшей кустарником балке, где они сейчас находились.

Едва беглецы вышли на опушку, как сразу же напоролись на немецкую засаду. Началось преследование. Военнопленные бросились обратно в лес, но один из них был схвачен. Это был он, № 19–20. Удар прикладом автомата в голову — и больше он ничего не помнит. Очнулся под вечер. Темнело. Немцев около не было. Очевидно, они решили, что он мертв, и оставили его.

С трудом поднялся на ноги и, шатаясь, побрел к условленному месту. Товарищи ждали его. Но только он успел приблизиться к ним, как балку осветили ракеты, со всех сторон послышались голоса эсэсовцев.

Все десять беглецов были схвачены и девять из них расстреляны. В живых оставили только его, по-видимому в награду за то, что он оказался невольным предателем.

Его вернули в тот же лагерь, откуда он бежал. Военнопленные, когда он рассказал им о случившемся, не поверили ему, и кто-то негромко, но страшно бросил ему в лицо: «Предатель!».

Дальнейшая жизнь в лагере превратилась для него в пытку. К страданиям физическим добавились еще более тягостные страдания нравственные. Бежать он больше уже не пытался: как он может явиться на глаза честным советским людям с позорным клеймом предателя? Это слово каленым железом жгло ему душу, преследовало всюду, подтачивало его моральные силы. И когда в лагере стали вербовать среди военнопленных желающих поехать на курсы «русских специалистов» в Борисов, он дал свое согласие. Он был готов на все, лишь бы избежать осуждающих взглядов своих товарищей, которые окончательно отшатнулись от него.

Попав в борисовский лагерь, он уже как-то машинально сторонился товарищей по команде и в напряженном труде старался умерить невыносимую душевную муку.

Лагерное начальство, хорошо о нем, конечно, осведомленное, всячески поощряло его и за прилежный труд выдвинуло на должность инструктора курсов «русских специалистов».

Весной 1943 года его должны были перебросить под Брянск — на строительство оборонительных линий, но незадолго до отъезда его вызвал к себе полковник Нивеллингер… «Логический конец позорного начала», — с горечью подумал он тогда.

Но какой же все-таки дать ответ Нивеллингеру?

Он видел перед собой три пути. Первый — стать провокатором — он отверг сразу же. Второй — наотрез отказаться — означал для него, если не расстрел, то медленную смерть на гитлеровской каторге, куда, несомненно, упечет его разгневанный полковник. Оставался третий путь — дать согласие и в первую же встречу с партизанами переметнуться на их сторону. Но здесь возникал вопрос: поверят ли ему партизаны? Как он, человек с клеймом предателя, погубивший своих товарищей, согласившийся работать на немцев, сумеет доказать искренность своих намерений? Партизаны с презрением отвернутся от него так же, как это сделали его товарищи по лагерю, когда он находился в Германии.

Последний разговор с полковником открывал как будто новую, четвертую возможность. «Он даст мне в руки сильные козыри, чтобы завоевать доверие партизан. Ну что ж, попробуем этим воспользоваться».

И он принял решение.

Шофер Кёрнига

Из густого березняка, окаймлявшего опушку соснового леса, вышел человек в простой, довольно потрепанной одежде, осмотрелся. Справа из-за горизонта выбегала широкая лента шоссе, огибающего лес и уходящего в сторону Борисова. Был ранний час утра, и на шоссе — ни души. Путник с облегчением вздохнул, вытер с лица пот и, выбрав среди зарослей кустарника место поудобнее, с наслаждением растянулся на траве…

Фронт; ожесточенные бои под Ельней; незабываемая сентябрьская ночь, когда он, боец Советской Армии, Никифор Алехнович, сопровождал по указанию начальника штаба полка раненых. Они ехали на подводах, озаряемые вспышками ракет, среди свиста и грохота разрывов снарядов и мин. К рассвету достигли опушки леса и направились было в сторону шоссе, где находился медсанбат. Неожиданно оттуда их обстреляли. Повернув лошадей, пустили их вскачь к лесу, в надежде вернуться обратно в свою часть. Но было уже поздно. Их окружили гитлеровские солдаты, повыбрасывали с повозок тяжелораненных, а тех, кто мог идти, выстроили в колонну и вместе с Никифором погнали в то самое село, куда часом раньше так торопился Алехнович. Поместили их в большом колхозном сарае, заперли на замок и двое суток морили голодом. На третий день утром раненых выгнали из сарая и стали пристраивать к общей колонне военнопленных. Среди раненых двое особенно были слабы и не могли передвигаться. Эсэсовцы из охраны стали избивать их прикладами. В колонне произошло замешательство, раздались выстрелы. Часовые, стоявшие рядом с Никифором, бросились в конец колонны. Видя, что никого из охраны поблизости нет, Никифор подхватил под мышки раненного в ногу товарища и юркнул с ним в калитку ближайшего двора.