Записки цирюльника - [35]

— Ну, этого я не знаю… Надо поддерживать церковь… заработать себе рай…

— Откармливая попа?

— Оставим это… Я вот хотел попросить тебя об одолжении, даже о двух. Ты ведь пишешь в газетах и говоришь лучше самого попа…

— Охотно, если смогу, — ответил я.

— Я получил извещение, что Луиджи мой, слава богу, попал в плен к… — Дядюшка поскреб в затылке.

— Австрийцам? — подсказал я.

— Да, да, я это самое и хотел сказать. Так вот, напишу я ему, то есть не сам, потому что уже позабыл совсем, как… напишет Марьетта. Только адрес очень мудреный. Ты мне его напишешь? Да?

Я обещал.

— И еще мне нужен твой совет. Дело идет о ремонте церкви, для этого нужны деньги. Наш священник нашел банк, который дает ссуду, но нужны подписи двух поручителей на векселе. Он так высоко меня ставит, что обратился ко мне… Я подписать свое имя умею — это я говорю не для того, чтобы похвастаться, — но вот я не совсем понимаю суть дела с этой бумагой, с векселем. В чем тут дело?

— Дело вот в чем: кто поручится, платит по векселю из своего кармана, если взявший ссуду не сможет возвратить ее, — объяснил я.

Дядюшка погрузился в раздумье.

— Так, я понял. Только не говори, пожалуйста, никому, а то похоже, будто я не имею доверия к этому святому человеку. Ты что мне посоветуешь?

— Советую не подписывать векселя. Теперь мне понятно, почему поп не хочет, чтобы вы заходили ко мне. Этот «святой человек» боится не того, что я отберу у вас свинью, а того, что я открою вам глаза!

Дядюшка был серьезно озабочен и не знал, на что решиться.

— Я уже знаю, кончится тем, что вы подпишете вексель и оплатите его, а потом скажете мне: «Ах, если б я тогда послушался тебя!» — пошутил я. — Принесите мне адрес Луиджи, и я вам напишу несколько конвертов сразу.

Мы распрощались. Через несколько времени я узнал, что дядюшка оплатил векселя и жалел, что не послушался меня.

В Фоссано комиссар отобрал у меня проходное свидетельство, выданное мне туринской полицией, и объявил мне:

— Если вы еще раз уедете без моего разрешения, я засажу вас на три месяца. Пора кончить с этим! Зачем вы ездите в Турин?

— Я там покупаю мыло и прочие вещи для моей парикмахерской.

— Мы прекрасно знаем, что вы снюхались со злейшими врагами Италии, с теми, кто против войны. Где вы провели эти пять дней?

— Я провел их, действительно, в обществе самых отпетых негодяев, вы правы. Я провел их в Сан-Карло вместе с белобилетником, содержателем тайного притона, с ворами, с продавцами кокаина, тоже освобожденными от войны, с полицейскими сыщиками, никогда не бывшими на фронте, и прочей дрянью.

Глава XIX Съезд в Риме и 4 ноября

Известия о революционных событиях в России, доходившие до нас, захватывали дух. Даже по искаженным телеграфным передачам буржуазных агентств можно было судить, что «мужики» и рабочие не хотят больше воевать «до победного конца». Империя Романовых распалась, как карточный домик. Для нас с каждым днем становилось все яснее и яснее, что рабочие и крестьяне России стали брататься с солдатами, которые обратили оружие против буржуазии своей страны и отказались умирать за Антанту.

Колосс военной мощи старой России, на который союзники возлагали столько надежд, рухнул. Паника охватила банкирские круги Лондона и Парижа. Распространялись самые нелепые слухи. Уверяли, что «большевики продались немцам и потому агитируют за мир». Всячески поносили русский пролетариат и заигрывали с Временным правительством, на которое растерявшиеся банкиры перенесли свои надежды. Международная буржуазия работала вовсю, чтобы заставить русских сражаться и убедить новое правительство «сохранить верность союзникам». С Временным правительством без труда удалось спеться, но это было безнадежно по отношению к рабоче-крестьянскому правительству. Тогда была принята иная тактика — интервенция.

Сочувствие трудящихся масс было целиком на стороне русской революции. Вести из России, сообщавшие о новых порядках в освободившейся стране, доклады и дискуссии о фабрично-заводских комитетах овладевали вниманием рабочих, чувствовавших, что здесь было то, чего не хватало в традиционном социализме на Западе.

В Турине, где капиталистическое производство шире, чем в других значительных центрах Италии, неизбежно должна была образоваться наиболее спаянная масса благодаря хорошей организации и особым условиям, созданным войной. Самые условия работы — конвейерная система — толкали рабочих к единению, к большей солидарности. Это получалось само собой, так как работа имела характер коллективного усилия, в котором машина связывала собою множество работающих людей. Остановка машины означала прекращение работы целой системы машин, уменьшение заработка, и без того недостаточного при максимуме производства.

Эти рабочие особенно чутко ловили вести из России. Реформисты старались бороться с этой тягой к новому. Они чувствовали, что не смогут в дальнейшем воздействовать на заводских рабочих.

Брест-Литовский мир, который буржуазная печать пыталась изобразить как «большевистскую измену», был понят пролетариатом как решительный шаг к миру.

Буржуазия смертельно боялась этого слова. Сколько приговоров было вынесено за одно это слово! Припоминается мне один бедный деревенский трактирщик, которому банда патриотов выбила стекла в доме и разбила голову только потому, что трактир его назывался «Трактир мира».