Записки Черного охотника - [32]

Горели две свечи, стояла рядом с ними баклажка ромейского вина, небольшая, привезенная с собой. Стояла у кровати бадья с теплой водой — омыться с дороги.

Он помолился у образов: и за успех завтрашней ловли, и за благополучие своей земли; молился неторопливо, хоть знал, — за дверью ждет кривой Митряйка, и не один.

После в дверь поскребли, он дозволил, и внутрь проскользнул сподручник, доложил:

— Тиун свою дочь предлагал, девка справная и все при ней.

Митряйка поднес изогнутые ладони к груди, изобразив, какие у тиуновой дочки перси, те и впрямь выходили справные. Продолжил:

— Но я глянул — порчена.

Единственный глаз Митряйки обладал удивлявшим князя свойством: поглядит сподручник на любую девку с вниманием, и говорит точно: бывала под парнем иль нет. Куда там бабкам-повитухам — вот прямо пальцем не тронув, сразу говорил, и ни единым разом не ошибся, князь спервоначалу проверял, да после забросил… Такое уж чутье человеку дадено, Господь ведает, для чего.

— Другую приглядел, — продолжил Митряйка. — Сама-то с достаточного двора, и честью тут мы, княже, не отделаемся, придется и серебра толику доплатить.

Князь глянул вопросительно: сколько, дескать? — Митряйка сказал, и князь согласно кивнул, он знал, что половина серебра прилипнет к Митряйкиным рукам, а тот знал, что князь знает. Но так уж повелось меж ними сыздавна.

— Веди, — велел князь.

Дверь скрипнула, выпустив сподручника и впустив девицу: принаряженную, смущавшуюся, глядевшую в строну.

Молода… Совсем молода, лет пятнадцать, может, и сравнялось, но не более. Однако ж поневу носит, значит, сватов уже ждет.

— Сними все, — сказал князь.

Ее пальцы дрожали и никак не могли справиться с завязкой гашника. Он не понукал, ждал терпеливо.

Разоблачилась… Да, не персястая дочь тиуна, но Митряйку не след винить, тот рассудил правильно.

Он князь, он первый после Господа на своей земле, и вторым ему быть невместно ни в чем.

Девка оказалась подтощалая, и груди малы, ладно хоть бедра созрели, чтоб при оказии выносить и родить… Он осматривал ее холодно, словно бы оценивая стати молодой кобылы. Минувшей осенью князю сравнялось шесть десятков, он не дряхлел и оставался крепок телом, но все же кровь стала совсем не так горяча, с былыми временами не сравнить.

— Накинься хоть рубахой, — сказал он, все еще сомневаясь, — застудишься…

Потом он присел на кровать, и девка стягивала с него сапоги, затем омывала ноги, и лишь тогда впервые глянула ему в лицо, снизу вверх. Он встретился с ней глазами и понял: сподручник Митряйка опять не ошибся, сумел угодить.

* * *

Хоть князь о том не ведал, но кривой Митряйка никогда почти не ошибался по простой причине: он всегда подбирал девок так, чтоб чем-то напоминали одну из княжьих жен, или покойную, или нынешнюю. Митряйка хорошо знал, что господин его был однолюбом. Или же двоелюбом, Митряйка не задумывался о словах, и о материях, ими обозначаемых, — он просто имел в таких делах чутье, сродни звериному.

Две любви князя складывались совсем по-разному.

На первой жене своей, Анастасии, дочери ромейского басилевса, он женился волею отца, и, разумеется, не по любви, лишь из державных интересов. Их повенчали почти совсем детьми, ей шел десятый год, ему семнадцатый, он стоял с ней пред аналоем, и она напоминала княжичу ощипанного гусенка, едва выдерживающего тяжесть шитого золотом свадебного наряда… Он думал тогда, что будет, конечно же, с ней жить, и рожать детей, он с младых ногтей был воспитан думать первей всего об интересах державы… Будет, но не полюбит никогда. Не судьба…

Их брак стал браком в полном своем развитии не сразу: ее доращивали в тереме до детородного возраста, он же, почти позабыв о жене, утихомиривал горячую юношескую кровь с сенными девками, не смевшими отказать княжичу, и многие из тех, затяжелев, были отставлены от терема, — с почетом отставлены, посвататься к таким и воспитать княжью кровь почиталось большой честью.

Срок пришел, и они с Анастасией взошли на брачное ложе. Она, к удивлению супруга, превратилась из нескладного гусенка в настоящую красавицу: пышнотелую и полногрудую, с золотыми волосами и бездонными синими глазами… Он приятно удивился, но чувств никаких тогда не испытал: напробовался всяких, с преизбытком, и золотоволосых-полногрудых тоже…

Ее светлицу он исправно посещал, и на ложе исправно делал, что должен, но не более того, а сделав — уходил к себе. И лишь позже, когда Анастасия ходила тяжела Володимиром, с ним случилось странное: он понял, что не хочет больше сенных, и никого не хочет, а хочет смотреть безотрывно в ее синие глаза, и засыпать, приткнувшись лицом к ее золотым волосам…

У них стала общая спальня, и он придумывал ласковые и нежные прозвища, и на рассвете скакал в весеннее поле, — чтоб она, проснувшись, увидела покрытый росой первоцвет…

Они прожили в любви пятнадцать лет, а в браке почти двадцать, и Анастасия умерла, и он думал, что его способность любить умерла вместе с ней.

Он долго не женился вдругорядь, хоть интересы державы требовали того. От европейских дворов присылали парсуны принцесс на выданье, но он лишь просватал одну за сына, а сам холостовал. Тогда же при нем подвизался Митряйка, доставляя нетронутых девиц, а иногда, если случался стих, и зрелых, опытных молодух, — князь утешал потребности тела, не спрашивая имен утешительниц.