Записки Черного охотника - [16]

Поплыли вчетвером, принудив оружием пятерых из команды когга, кто случился в ту ночь на борту. Волчонок, именуемый в розыскных листах Аланом из Дейла, а на деле звавшийся Аллен Мак Кеннион, знал толк в морском деле и не дозволил бы мореходам свернуть не туда…

Они плыли. Плыли по единственно возможному пути, ведущему в неизвестность, но уводящему от смерти.

Разве он виноват, что путь был лишь один?

Он любил ее, и спасал от смерти, и повинен лишь этим.

Ну а в том, что налетел ураган, и сломал в щепки мачту, и погнал когг неведомо куда, не виноват никто.

Людям не дано управлять ветрами и ураганами.

* * *

Он оправдывался почти каждую ночь, длилось это долго, — и он дошел в своих оправданиях до того дня, когда к острову прибило когг, где уже неделю оставались лишь двое живых — он и она.

Он и тогда сделал все, чтобы она осталась жить. Он сумел доставить Мэриан сквозь волны на берег, хоть никогда не умел толком плавать. Он смастерил ножом лук и застрелил первую козу, он мог убить ее и камнем, козы в тот день впервые увидели человека и совсем не пугались его…

Он изжарил мясо, но Мэриан уже не сумела жевать, не сумела есть твердого, а он не мог сварить бульон, не имея котла… Он пытался вновь добраться до когга, но тот сорвало со скал и унесло неведомо куда…

И она умерла.

Он делал все, что мог, но судьба оказалась сильнее.

Так зачем же Мэриан приходит каждую ночь?!

Зачем выпивает его силы и душу?!

Она не отвечала. Смотрела своими мертвыми земляными глазами и молчала.

Он не знал, что еще ей сказать…

Стал пробовать всякое… Ложился спать в ином месте, вне шалаша. Она приходила и туда. Он пробовал одурманить себя хоть чем-нибудь, ел на ночь неизвестные ему ягоды и грибы, чаще все кончалось лишь рвотой, но иногда случались сны-видения и сны-кошмары, но Мэриан проникала и в них.

Он пробовал многое…

Не помогало ничто.

А потом помогло… Вернее, помогла… Молодая козочка, назначенная стать Евой его будущих стад и по какому-то наитию названная Мэриан…

Но дело было не в козьем имени, или не только в нем. Поначалу ночные визиты продолжались… Пока он не заметил, что глаза у двух Мэриан удивительно схожие, и еще подумал… Ну да, да, он подумал глупость, женщина не может вернуться в облике козы, но… Но он так подумал. И произошло то, что произошло.

Ночные визиты прекратились. Сразу же… И он решил, что своей нелепой догадкой угодил точно в цель. Он умел изрядно стрелять… Как выяснилось, не только стрелами.

Сегодня вторая Мэриан умерла, чтобы спасти его.

И тут же, не промешкав и лишней ночи, вернулась Мэриан первая.

* * *

Визит Мэриан его не расстроил и не разгневал, как случалось когда-то.

Странное дело, он даже немного заскучал по этой, по первой, — пусть и по такой, по молчаливой и с земляными глазами.

Ему было, что ей рассказать, — и он рассказывал до самого пробуждения, все, что произошло за месяцы после последнего ее визита. Много ли увидишь из загона?

Потом, когда почувствовал, что сон развеивается и Мэриан вот-вот исчезнет, он успел пообещать, что восстановит ловчие ямы, и непременно поймает козочку, Мэриан-третью, непременно, так что можешь больше не приходить, скоро встретимся…

Он проснулся.

И понял, что ловчие ямы не восстановит, и никого в них уже не поймает.

Болезнь вернулась. Наверное, она не уходила далеко, а он счел короткую передышку исцелением, потому что очень хотел так считать.

Его бил озноб. Его бросало то в жар, то в холод, он утопал в своем поту, а после стучал зубами так, что с них откалывались мелкие крошки. Он смертельно томился жаждой, но не имел сил доползти до ручейка, струившегося в пяти шагах от шалаша.

Он потерял счет дням.

Он умирал.

А потом подумал, что умер, но пришла Мэриан, и он догадался, что еще жив.

Он обрадовался ей. И решил, что хорошо бы умереть во сне, когда она рядом.

Плохо остаться последним и умирать одному. Он ошибся, выпустив в лес Гая и зарезав вторую Мэриан, хотя мог умереть в их компании… Он не продлил свою жизнь, но остался один на один со смертью. Последней его надеждой стала первая Мэриан, а может и единственная, у него все спуталось в голове и он не был уверен ни в чем.

Скажи что-нибудь, попросил он тихонько, даже во сне ему стало трудно говорить, и она, конечно же, не ответила, наверное, ее рот был забит землей, как и глазницы, он опечалился, он очень надеялся, что теперь, напоследок, вновь услышит ее голос; он сам бы не объяснил, откуда взялась такая надежда, надеялся и все. Он закрыл глаза в своем сне, чувствуя, что засыпает, опять же во сне, и понял, что сон, пришедший во сне, и есть смерть, но не расстроился от понимания.

Он не умер, он очнулся в шалаше, на ложе из козьих шкур, ему было плохо, в разы хуже, чем до того, хотя казалось, что хуже быть не может, но оказалось, что может, — пока он спал, кто-то подкрался и влил в ухо расплавленный свинец, не просто расплавленный, а доведенный до кипения, и свинец заполнил весь череп, и выжег весь мозг, и побулькивал там, сводя с ума кипящей болью, он раскрыл рот, уверенный, что наружу хлынет раскаленная струя, и почувствовал, как горячее сбегает по подбородку, но то оказалась лишь струйка крови, свинец и боль остались внутри…