Записки беспогонника - [229]

Павловский мне сообщил, что в костеле устраивается торжественное богослужение, а после будет банкет у ксендза на квартире. Приглашают и меня. Мне очень хотелось идти, но я отказался, сославшись, что в этот вечер у меня совещание по важному делу.

Потом Павловский мне рассказывал, какие утонченные яства и вина подавались на банкете, какие торжественные тосты произносились, а я только губы облизывал.

Появился приказ: в ночь с 15-го на 16-е декабря будет подан эшелон. Мне и старшине Минакову было приказано ехать с утра на вокзал с бойцами оборудовать товарные вагоны. Стройматериалов мы привезли достаточно и целый день возводили нары, стойла и прочее, на подводах перевезли все ротное имущество. Вечером я успел забежать к Павловскому на 10 минут. Расцеловался с ним, с пани Зосей и с девочками. Павловский умолял меня дать ему мой московский адрес и никак не мог понять — почему я отказываюсь. Не мог же я ему объяснить, что еще до войны плохое социальное происхождение наши правители стали считать меньшим грехом, чем сношения с иностранцами и наличие заграничных родственников.

Первому взводу было отведено два вагона. Разместились мы на двухэтажных нарах тесновато. Согревала печка. Маршрут предстоял через Брест — Лунинец — Калинковичи на станцию Макановичи Мозырьской области, находящуюся на боковой ветке Василевичи — Хойники. Ехали мы около 10 дней.

Заканчивая эту главу, расскажу о приключениях, случившихся с нами по дороге.

На некоторых станциях мы стояли долго. Я увидел, что бойцы, разместившиеся во втором вагоне моего взвода, едят яйца, пьют молоко, словом, насыщаются. Я подумал, что они, наверное, наменяли трофеи, и порадовался за них, потому что наше питание по пути было очень скудным.

— Посмотрите, какая у нас фабрика, — сказал один боец.

Я взглянул в вагон да так и обомлел: тогда многие автомашины были переоборудованы на газогенераторы, двигатели работали не на бензине, а на деревянных чурочках. И наши бойцы догадались выдалбливать в таком кубике ямку, туда для весу засовывали камушек и замазывали его глиной. А потом на специальном верстаке на кубик натирался слой мыла толщиной в микрон. Так получался кусок деревянного эрзац-мыла, очень похожий на настоящий. Он обменивался на продукты, в первый момент к удовольствию и наших бойцов, и доверчивых поляков.

Помнится, ночью мы стояли на какой-то станции, нас разбудила винтовочная стрельба. Я и несколько бойцов выскочили. И вдруг видим, идут наши возчики и конюхи и кого-то несут. Потом выяснилось.

Воспользовавшись ночной остановкой, они отправились грабить в курятник польского двора и уже потащили кур и гусей, как их встретили несколько человек вооруженных поляков.

Был кучером у Пылаева молодой, с девичьим хорошеньким личиком Колька из военнопленных, парень веселый, симпатичный. Поляки убили его наповал выстрелом в грудь. Так бесславно он погиб, благополучно вернувшись из немецких лагерей. Мы похоронили его на одной из станций, когда переехали границу.

Следом за нами шел другой эшелон, который время от времени нас нагонял. Ехали в нем молодые пехотинцы. Они играли на гармошках, пели, заигрывали с нашими девчатами и почему-то нередко бывали пьяными.

Когда тот эшелон подъезжал на соседний путь, мы отправлялись дальше. Однажды пехотинцы подъехали как раз в тот момент, когда наши девчата стояли с котелками в очереди к кухне. Несколько из тех солдат слезли, они подошли к девчатам, начали перекидываться с ними озорными словечками, вдруг окружили одну девушку из моего взвода, разом подняли ее и перекинули в открытую дверь своего вагона. Она завизжала невообразимо отчаянно.

Я стоял невдалеке, бросился к их командиру и под непрекращающийся визг девушки стал ему, задыхаясь, объяснять.

Он вызволил ее, она выпрыгнула из вагона вся пунцовая, стала оправлять платье. Я кинулся к ней.

— Платье разорвали, штаны разорвали! — кричала она.

— А еще чего?

— Больше ничего.

Я облегченно вздохнул.

С того дня, когда тот эшелон нас нагонял, мы закрывали двери вагонов.

А однажды нас нагнал совсем иной эшелон. В плотно закрытых товарных вагонах что-то глухо ворчало, шумело, ухало, сами вагоны трещали. Из отверстий под каждым вагоном ручьем текла моча. Забегали охранники с винтовками. Кричали нашим:

— Отойдите! Отойдите!

Нетрудно было догадаться, что везли заключенных. Вагонов было несколько десятков. Сколько в них набили несчастных, скрюченных, задыхающихся? Да ведь не менее двух-трех тысяч!

Поспешно прошли охранники с собаками, обступили один вагон как раз напротив нашего, стали его открывать.

Оттуда выскочили одна за другой девушки, много девушек. Никуда не оглядываясь, они сразу начали глубоко дышать, глотая морозный воздух. Они напоминали наших девушек, такие же молоденькие, только наши успели растолстеть, разрумяниться, а у этих лица были цвета картофельных ростков из погреба, а глаза смотрели с невыразимой тоской. Наши девушки, глядя на них, вздыхали, стонали, слезами наливались их глаза.

Был дан сигнал — тому эшелону отправляться, тех девушек загнали в вагон, заперли его, охранники с собаками поспешили в свой вагон. Эшелон, пропущенный без очереди, покатил дальше.