Записки Александра Михайловича Тургенева. 1772 - 1863. - [53]

Государыня называла Медкова дворобродом.

По утрам, почти каждый день, в разные неопределенные часы Екатерина ходила в Эрмитаж и библиотеку; в Эрмитаже всходила на антресоль разсматривать камеи и любоваться эстампами.

В это время, пока она смотрела на камеи, рылась в эстампах, Медков разсказывал ей, как протодиакон сугубую эктению, все дошедшия до него сведения; они на антресолях бывали всегда с глазу на глаз, без свидетеля; нередко государыня останавливала разсказчика, что ей угодно было знать подробнее и задержать в памяти, говоря: „это прошу повторить", и Медков снова начинал разсказ события.

С антресолей заходила Екатерина всегда в библиотеку, где встречалась с библиотекарем своим, Иваном Федоровичем Лужковым, котораго государыня уважала, даже, можно сказать, боялась, но нельзя подумать, чтобы любила.

XXXVIII.

Лужков был в полном смысле слова строгий, стоический философ; говорил безбоязненно правду, говорил прямо без оборот, как что он по внутреннему убеждению и собственному обсуждению понимал. Беседа с Лужковым начиналась всегда на дружеской ноге; когда государыня входила в комнату, где он занимался, сидя за столом, выписками, Екатерина приветствовала его:

— „Здравствуй, Иван Федорович", и садилась в кресло по другую сторону стола против Лужкова.   Начинался разговор тихий, плавный, потом мало по малу беседовавшие  разгорячались в прениях,  пререкали  друг  друга, кончалось обыкновенно  не ссорою,   но  жарким спором, громким голосом, и Екатерина вставала с кресел не сердитая, но, однако ж, недовольная и нередко слыхали, что императрица, выходя из библиотеки, говорила Лужкову:

—   „Ты, Иван Федорович, всегда споришь и упрям, как осел".

 Лужков, поднявшись с кресел, отвечал:

—   „Упрям да прав!"

Он никогда не трогался с места своего, чтобы отворить двери государыни.

Нет! императрица как только и обращалась к нему спиною, чтобы идти из комнаты, Лужков опускался спокойно в кресло, ворчал сквозь зубы последния речи, разговоры и споры их, и принимался продолжать прерванную посещением государыни работу свою.

Вот два разсказа о  Лужкове:

Екатерина написала оперу „Федул с детьми" и с самодовольствием пришла в библиотеку показать сочинение свое Лужкову, с ласкою и убеждением просила его прочесть пьесу при ней же и сказать, не обинуясь, свое мнение.

Лужков начал читать. Екатерина не спускала глаз с него. Лужков, читая, сатирически улыбался, иногда подергивало лицо у него, и, дочитав оперу, подал ее через стол государыне, не сказав ни слова. Екатерина, заметившая уже ироническое озлобление и кривление лица, и уже кипевшая неудовольствием, ожидая хулы, спросила:

—  Что ж скажешь, Иван Федорович? „Да что же сказать, государыня, хорошо!"

С этим сказанным хорошо лицо Лужкова никак не сообразовалось и показывало мину насмешливаго сожаления.

Екатерина прочла в лице Лужкова приговор сочинению своему и с жаром сказала ему:

—  Да ты, г-н философ, насмехайся, сколько хочешь, и кривляй себе рожу, а посмотри как пьеса принята будет публикою!

Лужков, сидя на своих креслах, преравнодушно отвечал государыне:

„В этом нет ни малейшаго сомнения, будет хорошо принята, потому Екатерина писала эту пьесу".

Другой разсказ.

Государыня получила с нарочным курьером из Вены известие и подробное описание казни Людовика XVI в Париже.

Едва успела она прочесть полученныя бумаги, не посылая еще за Безбородко, с конвертом в руке изволила скорыми шагами пойти  в библиотеку,  где Иван  Федорович  по обыкновению корпел над фолиантами с 6 часов утра.

Государыня вошла в библиотеку встревоженная, с разстроенным лицом, кусая себе губы, и, заняв свои кресла и подавая конверт Лужкову, сказала:

—  Прочти-ка, Иван Федорович,  какое ужасное злодеяние совершили в Париже!

Лужков развернул конверт, прочитал бумаги и, отдавая их Екатерине, сказал:

„Я ничего в этом не нахожу удивительнаго".

—   Как, возразила Екатерина, ничего?

„Да, ваше величество, нечему удивляться, все отрубили голову —одному. Вот, напротив, это удивительно, что один всем рубит головы, и люди шеи протягивают, это достойно удивления".

Екатерина, разсердясь, вскочила с кресел, двинула стол с такою силою, что было свалила Лужкова с ног, и вышла из библиотеки.

Иван Федорович остался преспокойно продолжать свои занятия, как будто ничего не было и как бы он не виделся с Екатериною.

Две недели императрица не приходила в библиотеку.

Не менее достопамятен разговор Лужкова с императором Павлом I, пожалование его в коллежские советники и отставка с пенсионом.

На третий день самодержавия своего император Павел зашел в библиотеку. Он лично и коротко знал Лужкова.

—   „Здравствуй, Иван Федорович, хочешь-ли мне служить?" „Государь, если служба моя угодна вашему величеству, готов служить вам, государь".

—   „Да ведь ты знаешь, Иван Федорович, я горяч, вспылъчив, мы не уживемся".

„Государь, я вас не боюсь".

С оглашением этих слов очи Павла засверкали, уста начали отдувать, трость повертывалась в его длани, и он гневно спросил Лужкова:

—   „Как, ты меня не боишься?"

„Да, государь, не бояться, а любить государя должно; я люблю вас, как должно любить верноподданному государя своего. Вы вспыльчивы, ваше величество, но должны быть справедливы. Так чего же мне бояться вас!"