Записки. 1793–1831 - [5]

Провели меня через большую залу, две гостинные и, наконец, в диванную, где все семейство сидело около чайного стола. Это было около 10 часов утра. Человек пожилых лет, с физиономией, внушающей почтение, встал с кресел и спросил меня, кого вам угодно?

— Его превосходительство Александра Матвеевича Нестерова[21].

— Это я! — отвечал он.

Я вручил ему письмо моего начальника.

— Прошу садиться, — сказал он и пошел в кабинет.

Почтенная старушка, супруга г. Нестерова[22], на лице которой сохранились еще остатки бывшей красоты, приветствовала меня ласково и посадила подле себя. Все расспрашивали меня о моем начальнике, о ревельском житье. Все дышало здесь спокойствием, счастьем, древней патриархальной жизнью, которую ныне напрасно искать будем. Меня подчевали, разговор оживлялся более и более, и через несколько времени я уже сделался как будто давнишним знакомым. Теперь возвратился и хозяин, который, обратясь ко мне, сказал:

— Ваш начальник относится о вас так лестно, что отзыв его такому молодому человеку, как вы, делает много чести. Но где остановились вы?

Я сперва не знал, что отвечать; наконец, ободрясь, признался откровенно, что еще не знаю.

— Остановитесь у нас. Дети! — прибавил он, — у вас комнат много, уступите ему одну.

Не дождавшись моего ответа, новые мои знакомые повели меня к себе и предоставили выбор комнаты. Я был так тронут этим обязательным приветствием, что когда сказали: выберите любую комнату, я едва отвечать мог: «Как и где вам угодно». Они действовали за меня, велели принести мои пожитки и, увидя один чемодан, в сопровождении которого не было даже подушки, «вы верно приехали курьером?» — спросил, улыбаясь, старший сын.

— Точно так, — отвечал я, и показал подорожную.

— Не беспокойтесь, — отвечал он, — мы найдем для вас нужное, — и на ухо отдал приказание своему камердинеру.

Едва успели мы кое-что уладить, установить, как позвали нас к батюшке.

— У вас, верно, есть письмо к сестре моей, матери вашего адмирала, поторопитесь его доставить, — и обратясь к старшему сыну, сказал: — Афанасий! свези его к тетке Анне Матвеевне[23].

Ее дом тоже находился в Немецкой Слободе и недалеко от дома г. Нестерова.

Я облекся во всю форму и вытянулся перед матерью моего начальника; она была дама роста невысокого, с лицом еще свежим, с приветливой улыбкой; глаза ее горели как огонь, обнаруживая ум и проницательность. Начальник мой был очень похож на мать свою: тот же рост, те же глаза, та же физиономия, та же приветливая улыбка, и если б я встретился с ней случайно, то немедленно принял бы ее за сестру или за мать его.

— Что делает мой Алексей? — спросила она, и я вынужден был до самой мелочи рассказывать про житье бытье и семейство моего начальника.

Побраня меня, что я не прямо к ней приехал, прибавила:

— Но тебе у брата будет веселее; там молодых людей много, а мы здесь все старики. Чтоб нам видеться почаще, экипаж мой будет всякий день с утра у крыльца брата моего.

Проводник мой, Афанасий Александрович, подхватил было:

— И у нас за экипажем дело не станет.

— Пустяки, — прервала она его, — вы начнете его разважживать по Москве, а я его не увижу. Ко мне приезжай во всякое время, хоть каждый день, обедать, прибавила она, а в воскресенье непременно; если же тебе что нужно будет, смотри, — погрозила она, — меня не обегать.

Семейство г. Нестерова состояло из четырех сыновей и стольких же дочерей и одной дальней племянницы. Старший сын, Афанасий, служил в гвардии, теперь был в отставке подполковником; второй, Матвей, состоял на службе гвардии капитаном; третий, Михайло, служил тоже в гвардии прапорщиком; младший состоял в кирасирском полку графа Салтыкова корнетом. Все в приезд мой были налицо. Из дочерей ни одна еще в замужество не вступала. Старшие два брата путешествовали почти по всей Европе, шли с образованием своего века; остальные братья и сестры недалеко отставали от них. Если присовокупить к тому приветливость, простодушие стариков (отца и матери), любезность сыновей, кротость девиц, теснейшую дружбу, соединявшую всех между собою, непритворное почтение детей, любовь отца и матери к детям, доброе расположение к людям вообще, то едва ли теперь найдется что-либо похожее на древнюю патриархальную русскую жизнь в Москве.

Тогда все полагали, что на семейном союзе и домашнем воспитании основаны силы и спокойствие государства и что правила, чувства, примеры отцов усугубляют любовь к царю и Отечеству, переходят как наследственное достояние от одного поколения к другому, служат даже образцом и для других сословий. Действительно, жизнь тогда была более практическая; идей в обращении было менее, чем ныне, и самое это малое число без фактов ставилось ни во что.

Молодые люди, носящие мундир военный, сближаются легко, и наша дружеская связь росла со дня на день, или лучше, с часу на час. Мудрено ли, что с таких людей, каковы были Нестеровы, старался я перенимать все то, чего, мне казалось, еще недоставало. Как не согласиться с тем автором, которого имя запамятовал, утверждавшим, что мы по переимчивости находимся в близком родстве с обезьянами, но с тем различием, что перенимаем не все, как обезьяны, а только то, что нам нравится. Встретя в моих товарищах нечто возвышеннее того, чего не находил в себе, я принял их образ мыслей и манеры, даже вкрался в их дух богатого барина и так ловко, что часто в продолжении жизни, не имея в кармане рубля, казался всегда если не богатым, то, по крайней мере, человеком достаточным. Сильно тоже подействовало на меня то, что, сближаясь более и более с моими товарищами, я заметил их безденежность среди полного довольства в доме; а вели (они) себя, как будто карманы их наполнены червонцами. Причина денежного недостатка у детей была следующая: тогда дети довольствовались определенным родителями ежегодным содержанием, докучать родителям просьбами почиталось унизительным. Самый незначительный подарок, сделанный родителями детям, принимался с живейшим чувством. Помню, как в день рождения отец подарил сыну, гвардии капитану, 25 рублей ассигнациями, и он принял оные с непритворным чувством благодарности. Не дорог подарок, говорили тогда, а дорого родительское внимание. Теперь понял я, почему мать моя так оскорбилась приездом моим, предпринятым единственно из желания получить денег.