Записки 1743-1810 - [34]

В первый же спектакль мы отправились в театр: леди Райдер, m-me Гамильтон, госпожа Каменская и я; но каково было наше удивление, когда в отведенной нам ложе я нашла четырех лионских дам, расположившихся в ней; на представление моего проводника, что ложа эта предназначена герцогом для знатных иностранных дам, они, будто глухонемые, не двигались с места и ничего не отвечали. Я попросила проводника более не беспокоиться, говоря, что спектакль не представляет для меня особенного интереса, и решила вернуться домой. Леди Райдер и госпожа Каменская остались стоять за этими дерзкими женщинами, а мы с m-me Гамильтон вернулись к себе. В вестибюле нас ожидали не только неприятности, а даже некоторая опасность. Стражники, действуя прикладами ружей, не впускали толпу, которая во что бы то ни стало хотела войти в театр (спектакль был даровой) и чуть не выломала дверь залы. Эти господа, от излишка ли усердия или в виде милой шутки, били прикладами как желавших войти, так и желавших выйти; удар не миновал и меня. Может быть, меня убили бы и насмерть, если бы я не назвала себя княгиней Дашковой. Это доказывает, что пресловутая французская вежливость не исходит из сердца. Жандарм или стражник — не знаю, кто он был, — оправдывался передо мной незнанием моей фамилии и положения. Я ответила, что для ограждения моей безопасности достаточно, что я была в самом простом женском костюме и что я желала выйти из театра. Он, испугавшись, что я пожалуюсь герцогу, стал усиленно просить прощения и проводил меня до следующей улицы. Я его отправила назад, обещав ему не жаловаться на него и посоветовав не бить женщин; его отсутствие из вестибюля по крайней мере спасло нескольких женщин от ударов, так как в театре оказалось одним грубияном меньше.

Наконец нам удалось уговорить леди Райдер поехать в Швейцарию. Не стану ее описывать, так как об этом уже позаботились более талантливые авторы, и ограничусь тем, что назову лиц, с которыми я имела удовольствие познакомиться.

На другой день по прибытии своем в Женеву я послала к Вольтеру спросить разрешения посетить его на следующий день вместе с моими спутницами. Он был очень болен, однако велел мне передать, что будет рад меня видеть и просит меня привести с собой кого мне будет угодно.

С первых же дней я познакомилась со всеми выдающимися людьми, жившими в Женеве, между прочим с г. Гюбером[110], по прозванию Птицелов. Это был человек весьма незаурядного ума и обладавший всевозможными талантами: он был и музыкант, и художник, и поэт, был очень чувствителен и прекрасно воспитан. Вольтер боялся его, так как Гюбер знал все его маленькие слабости; кроме того, он часто сердил Вольтера тем, что неизменно обыгрывал его в шахматы. У него была собака; он совал ей в рот кусок сухого сыру и, поворачивая его в разные стороны, воспроизводил поразительно схожий бюст Вольтера, казавшийся копией в миниатюре с известного бюста работы знаменитого скульптора Пигаля[111].

В назначенный день я отправилась к Вольтеру. Меня сопровождали m-me Гамильтон, леди Райдер, госпожа Каменская, мой двоюродный брат Воронцов и господин Кэмпбел-Шауфильд. В предыдущую ночь Вольтер потерял более фунта крови, но запретил об этом говорить, опасаясь, что я не приду. Больной и слабый, он лежал на кушетке[112]. Войдя в комнату и увидев, в каком он состоянии, я выразила свое сожаление, что его потревожила, тем более что, попросив меня отложить свое посещение на день или на два, он тем самым засвидетельствовал бы свое уважение ко мне, доказав, что считает меня способной понять, насколько драгоценно его здоровье и жизнь. Он поднял обе руки театральным жестом, как бы подчеркивая тем свое удивление, и воскликнул: «Как! У нее и голос ангельский!» Он меня привел в смущение, так как я пришла послушать и поклониться ему, и мне и в голову не приходило, что он будет восхвалять даже мой голос. Я ему это высказала, и он, сказав мне какой-то комплимент, заговорил об императрице. Часа через полтора-два я собралась уходить; он не отпустил меня и попросил перейти на половину его племянницы, m-me Дени, и отужинать в его замке, отныне вполне заслуживающем это наименование; он обещал прийти также, но предупредил, что, не имея возможности сидеть, он будет стоять на коленях на кресле возле меня. Действительно, недолго пробыла я с m-me Дени (она была довольно тяжеловесна умом для племянницы столь великого гения), как Вольтер пришел, поддерживаемый лакеем, и стал напротив меня на колени на кресле, повернутом спинкой в мою сторону; за ужином он стоял в таком же положении возле меня[113]. Все это в связи с присутствием за ужином двух крупных парижских откупщиков, оригиналов двух портретов, висевших в гостиной m-me Дени, за которыми ухаживали племянница и даже дядя, помешало мне так испытывать удовольствие и так удивляться, как я того ожидала. Когда я собиралась уезжать, Вольтер спросил меня, увидит ли он меня еще. Воспользовавшись этим, я попросила у него разрешения навещать его по утрам, чтобы говорить с ним вдвоем. Он согласился, и я пользовалась его разрешением во все время моего пребывания в Женеве. В эти часы он был совершенно другим, и в его кабинете или в саду я находила того Вольтера, которого рисовало мне мое воображение при чтении его книг.