Записи - [18]

Поклонение кресту, позорному орудию казни, отобрало христианству самых внутренне свободных людей.

Вся наша жизнь здесь построена по схеме пасхальных песнопений: с одной стороны — гроб, смерть, схождение во ад, с другой — воскресение, жизнь, радость. «Аще и во гроб снисшел еси, бессмертие, но адову разрушил еси силу». Задача нашей жизни — чтобы в ней элементы рая и Воскресения торжествовали над силами ада и смерти.

Божье — любить ненавидящих. Дьявольское — ненавидеть, оскорблять любящих. Человеческое — любить любящих, ненавидеть ненавидящих. Но — «будьте совершенны, как Отец наш Небесный».

Чувство своей необычайной греховности часто бывает, особенно в юности, видоизменением той же страсти гордости. «Я необычен во всем, даже мои грехи сильнее и ярче, чем у других!».

«Не уклоняйтесь друг от друга, разве по согласию, на время, для упражнения в посте и молитве»… — признание необходимости ритма в жизни христианина, чередование поста и молитвы с жизнью обычной. Указание глубокой мудрости: попытка без понижения удержаться на молитвенной высоте ведет к унынию и отчаянию.

Как соединить внимание к себе (аскетическое) и отвержение себя? — внимая своим грехам, мы этим отвергаем себя.

Не называние греха, даже не психологически точное описание. не рассуждения, хотя бы и правильные, о причинах и следствиях грехов, — а ощущение самой материи греха, самой его стихии, боль и скорбь о нем, жажда освобождения от него — вот что важно.

Нельзя усыплять страсти, надо их искоренять. Вот преимущество жизни в миру: она открывает нам, через столкновение с искушающими людьми и обстоятельствами, наши сердца.

Есть два рода людей по их способности к духовному, — если не опыту, то хоть пониманию.

Одни, — в разговоре с ними язык прилипает к гортани, — никакого отклика и резонанса, глухота и слепота. И это почти всегда люди благополучные, сытые, благоустроенные; они шутливы, остроумны, добродушны.

И другие, которые ловят каждое слово о духовном, понимают с полуслова, строги к себе, способны к покаянию и умилению, до боли чувствительны к чужому горю, — это больные, несчастные, умирающие. Раньше я боялся их, а теперь радуюсь всякой возможности быть именно в {таком} обществе и всегда сам получаю урок. Сколько прошло перед моими глазами случаев, когда безнадежно–плотские люди, под влиянием болезни, делались тонкими, одухотворенными, умилительными. Иногда, впрочем, бывает и наоборот: человек под влиянием несчастий как–то грубеет. И это ясно отчего — человек жадно кидается на жизнь, на счастье, ставит его выше всего, выше Церкви, Бога, любви к Христу, и обрушившееся несчастие застает его врасплох, озлобляет, огрубляет его.

Болезнь не несчастье, а поучение и Божие посещение; больного преподобного Серафима посетила Матерь Божия, и нас, если мы смиренно переносим болезни, посещают высшие силы.

Все мы счастливы уже хотя бы одним тем, что принадлежим к Православной Церкви, которая научила нас молиться, открыла всю вестимую нам мудрость и продолжает видимо и невидимо наставлять нас.

Мы знаем Путь и Истину и Жизнь. Сколько великих сердец и умов запуталось, погибло, не найдя истины, мы же этой истиной обладаем. Правда, некоторые из нас отпускают на время веревку, как учащиеся плавать, но все–таки и они знают, что путь один. а остальное — баловство и грех.

Живущий вне Бога человек сознает себя слабым, полным противоречий, подвластным греху и смерти. Таким же представляется ему и мир, а в то же время он жаждет обожествления для себя и для мира.

Это драматическое противоречие между явной ограниченностью мира и человека и его абсолютными желаниями разрешается христианством, которое насытило все алкания дохристианского мира. Бог, который воспринимался античностью как человекоподобное существо, который для языческих религий был безличным всем, а для буддизма — ничем, в христианстве становится Богом — любовью, дающей человеку познание, свободу, силу и спасение.

… Будем стараться, чтобы все наши поступки, вся наша жизнь были не сонным прозябанием, а возможно более сильным и полным раскрытием всех наших возможностей — и все это не когда–нибудь, а теперь, сейчас, всякую минуту. Иначе от слабой, неряшливой жизни неизбежно появится бессилие, дряблость души, неспособность к вере, к сильным чувствам, попусту будет растрачена жизнь, и ее холодную накипь мы уже вряд ли сможем преодолеть — ее смог бы сжечь тогда только огонь настоящего подвига…

Мы можем уже констатировать, что сила действия христианских идей на человечество оказалась беспримерной. Это признают даже враги христианства. Ницше утверждает, что все человечество «развращено» христианством, что его психология, мораль насквозь проникнуты христианским «декадансом»; Розанов (до его обращения к Православию) с ужасом и тоской констатирует, что люди окончательно отравлены «сладким ядом», и что среди отравленных и он сам. Мы не можем сказать, что вся история после Христа стала христианской, мы знаем, как, сейчас особенно, далеко до этого, но можно утверждать, что качественно она стала иной под влиянием христианских идей. Тесто поднимается под действием дрожжей, но не уподобляется им, дерево сгорает от огня, но пепел и уголь, остающиеся от него, не имеют ничего общего с огнем. Так и идеи, в их действии на человечество. Таково же было и преображающее действие христианства на мир.