Запертый в Сибири - [4]

«Таёжный атаман, скрипя зубами, продирался сквозь бурелом. И хищник зубастый, и мелюзга — убирались кто куда, ибо понимали, что зол атаман таёжный. Вышел он на опушку, упёр руки в бока. Солнце бог знает как пробило толщу серых облаков, чтобы одним глазком взглянуть на таёжного атамана, и упал луч солнца прямо на то место, где стоял атаман. Черкеска на нём была чёрная, как не бывает черно ни под землёй, ни на небе. Поверх её башлык. Газыри светились звёздным светом, будто одна из звёзд была расплавлена и из её тела были отлиты они. Шаровары чёрные с огненным полулампасом. Папаха из меха зверя самого лютого, с солнечным верхом. Из кусков солнца выкованные погоны. Вышел таёжный атаман, выхватил саблю вострую, ледяную и крикнул на весь мир:

— Где ты, Ворог, гадина ты?! Куда завёз ты мою любимую жену и сына моего малого?!

В ответ Ворог жирнопузый лишь захохотал с неба, куда таёжный атаман не мог забраться, и плюнул на него сверху…»

Михайло снял очки, положил их на стол, а сам выглянул в окошко. К избе шёл Оська, метис, родившийся от русского и тавенки. Когда некоторые стратегические ресурсы Земли истощились, а Эдем ещё не был открыт для всех, был в здешних местах геолог, производивший разведку. Как там было на самом деле, никто не знает. У тавенской девки, в семье, где он жил, родился Оська. Тавенцы народ очень суровый, раз случилась такая оказия — отец должен остаться в семье и воспитывать сына. Геолог, было, согласился, да через какое-то время навострил лыжи. Тавенцы его догнали и надрезали сухожилия, чтоб больше и не думал бежать. Три года он жил с тавенцами, пока не провалился под лёд по зиме. Кроме Оськи в тавенской деревушке русского языка больше никто не знал.

— Михаила, здравствуйте, — тавенец зашёл в избу.

— Здоров, Оська, — ответил Мишаня, вышедши к нему. — Озноб? Садись, чаю сейчас налью.

— Ты, Михаила, прав, — Оська стянул шапку с круглой чернявой своей головы. — Озноб я, да. Тайвэ спрашивал, когда горячая вода будет? Ты обещал на новую луну.

— Завтра вечером приводи своих алкашей, — с улыбкой ответил Миша. — Бутылки у всех целы? Не испортили?

— У Четке бутылку смотрели. Бежит. Четке смолу варил и замазывал. А у всех целые.

— Ну, смотрите мне, — Михайло подал Оське кружку брусничного чаю. — Как у вас дела там?

— Хорошо дела, — ответил чернобровый тавенец, громко цедя чай. — Очень хорошо. Через два дня твой праздник Новый год. Оська помнит. Оська тебе принесёт в мешке мечту, а ты Оське тоже, да? Оська помнит.

— Угу, — Михайло кивнул. — Не мечту, а подарок. Бабу мне подари. Бабу очень надо. А то притащишь опять рога оленьи — на кой хрен они мне?

— Нет, — замотал головой Оська. — Бабу нельзя, бабу Тайвэ не разрешит Михаиле дарить, да. Нельзя. Ваймак ты. Тайвэ сказал всем.

Когда Михайло только «поселился» в здешних краях, тавенцы даже убить его помышляли. Но как-то судьба распорядилась, что Оська услышал батькину речь и повадился в гости ходить. Раз выпил самогону и всё рассказал Мишане про затею своих сородичей. Накатив с литр «топлива», Михайло взял банку самогона, плазменное ружьё и пошёл к местному старосте Тайвэ на разборки. Показав в деревне силу своего оружия, которое, впрочем, тавенцы видели и раньше, он сказал, что убьёт любого, кто осмелится подойти к его избе без Оськи. Затем до утра пил самогон со старостой и тремя лучшими охотниками. Напившись, что называется, в дрова, тавенцы решили его не убивать. Но взамен он должен был каждый месяц снабжать их самогоном в количестве десяти литров в обмен на еду, меха и разные вещи. Тавенцы прозвали его меж собой «ваймаком», что ближе всего переводится с тавенского, как «чёрт».

Оська спросил, с чем приходить его землякам для обмена. Михайло заказал перво-наперво вяленого и копчёного оленьего мяса, рыбы, мороженной, вяленой и копчёной, картошки, морковки, лука, ягод мороженных и сушеных. Всего этого было у тавенцев в большом достатке. Оська, прикрыв один глаз, вторым глядел в потолок и загибал пальцы, стараясь всё запомнить.

— Ну, давай. Иди. У меня ещё дел куча, — сказал Миша, вспомнив про баню. — Про Новый год не забыл, молодец. Приходи, выпьем. Я и подарок тебе приготовил…

Михайло соврал. Он ещё не приготовил подарка, но про себя отметил, что надо бы серьёзно этим заняться. Оська, как-никак, единственный его друг. Лицо тавенца просияло. Он улыбнулся, сверкнув широкими белыми зубами.

— Хорошо, Михаила. Подарок! Праздник! — сказал он, нахлобучивая шапку и затягивая капюшон.

Оська ушёл, Михайло закрыл за ним ворота. Он посмотрел на свою избу и двор, на мощёные тонким бревном тротуарчики, на частокол, козлы от медведя и пужало от волков, на всё, что выстроил за долгих пятнадцать лет заточения в глухом сибирском краю. Вздохнул глубоко, посмотрел на небо. Где-то там, на Эдеме, бегает сейчас босой, по зелёному полю под двумя солнцами его сын… Какой там бегает — сыну сейчас уже двадцать три года. Стал он капитаном лайнера, как и мечтал в детстве?

Вернувшись в избу, Миша скинул на печь лишнюю одежду, накинул тулуп, сунул под мышку бутыль с холодным отваром шиповника и отправился в баню. Забрался по приставленной лестнице на крышу и снял с перекладины веник. Две трети берёзы и треть можжевельника. Только он отворил дверь, как его тут же окатило паром и в нос ударил неповторимый запах русской бани. Аромат разопревшего дерева, смолы и берёзового веника.