Запертая комната. Убийца полицейских. Террористы - [11]

– Сейчас услышишь. Например, на прошлой неделе на место происшествия выезжал криминалист. Большинство следов было уничтожено, но на коврике он сразу обнаружил пятна крови, одно большое и два поменьше. Ты видел пятна крови?

– Нет. Да я их и не искал.

– Это чувствуется. А чего же ты искал?

– Да ничего. Ведь все и так было ясно.

– Если ты не заметил крови, мог и другое пропустить.

– Во всяком случае, огнестрельного оружия там не было.

– Ты обратил внимание, как был одет покойный?

– Не так чтобы очень. И ведь труп-то сгнил уже. Что на нем могло быть, тряпье какое-нибудь. И вообще, я не вижу, чтобы это играло какую-нибудь роль.

– Но ты сразу определил, что покойный был бедняк и жил одиноко. Не какая-нибудь приметная личность.

– Точно. Насмотришься, как я, на всяких алкашей и прочую шушеру…

– И что же?

– А то, что я свою публику знаю.

– Ну а если бы покойник занимал более высокое положение в обществе? Тогда, надо понимать, ты работал бы тщательнее?

– Само собой, тут приходится все учитывать. Нам ведь тоже достается дай боже. – Альдор Густавссон обвел взглядом кабинет. – Вам тут, может, и невдомек, но у нас работы выше головы. Охота была изображать Шерлока Холмса каждый раз, как тебе попадется мертвый босяк. Ты еще что-нибудь хочешь сказать?

– Да. Хочу отметить, что это дело ты вел из рук вон плохо.

– Что?

Густавссон встал. Похоже, до него только теперь дошло, что Мартин Бек вполне может испортить ему карьеру.

– Погоди, – пробормотал он. – Только потому, что я не заметил кровавых пятен и несуществующего пистолета…

– Эти упущения еще не самое главное, – сказал Мартин Бек. – Хотя тоже грех непростительный. Хуже то, что ты позвонил судебному врачу и дал указания, которые основывались на предвзятых и неверных суждениях. Кроме того, заморочил голову полицейским, и они поверили, что дело элементарное, тебе, мол, достаточно войти в комнату и окинуть ее взглядом, и все станет ясно. Заявил им, что никаких специалистов вызывать не нужно, потом велел забирать тело и даже не позаботился о том, чтобы были сделаны снимки.

– Господи, – произнес Густавссон. – Но ведь старикашка сам покончил с собой.

Мартин Бек повернулся и молча посмотрел на него.

– Эти замечания… надо понимать как официальный выговор?

– Вот именно, строгий выговор. Всего хорошего.

– Погоди, зачем же так, я постараюсь исправить…

Мартин Бек отрицательно покачал головой. Следователь встал и направился к выходу. Он был явно озабочен, но, прежде чем дверь затворилась, Мартин Бек услышал, как он произнес:

– Черт старый.

По правде говоря, такому, как Альдор Густавссон, не место в уголовной полиции и вообще в полиции. Бездарный тип, заносчивый, развязный и совсем неверно понимает свою службу.

Прежде в городскую уголовную полицию привлекали лучших сотрудников. Да и теперь, наверное, к этому стремятся.

Если такого человека сочли достойным два года назад, что же будет дальше?

Ладно, первый рабочий день окончен. Завтра надо будет пойти и посмотреть на эту запертую комнату. А сегодня вечером? Поест, что дома найдется, потом посидит и полистает книги, которые следует прочесть. Будет лежать в постели и ждать, когда придет сон. Один-одинешенек.

В собственной запертой комнате.

8

Эйнар Рённ любил природу, он и в полицейские пошел потому, что работа живая, много времени проводишь на воздухе. Но с годами, поднимаясь по служебной лестнице, он все больше превращался в кабинетного работника и на свежем воздухе – если это выражение применимо к Стокгольму – бывал все реже. Для него стало жизненной потребностью проводить отпуск в родных горах у Полярного круга. Стокгольм он, по чести говоря, крепко невзлюбил и уже в сорок пять начал мечтать о том, как уйдет на пенсию и навсегда вернется в Арьеплуг.

Близился очередной отпуск, но Эйнар Рённ опасался, как бы его не попросили повременить с отдыхом, пока не будет раскрыто это дело с ограблением банка.

И, стремясь хоть как-то ускорить расследование, он в понедельник вечером, вместо того чтобы ехать в Веллингбю, где его дома ждала жена, решил отправиться в Соллентуну и побеседовать с одним свидетелем.

Мало того что Эйнар Рённ добровольно взялся посетить свидетеля, которого вполне можно было вызвать обычным порядком, он проявил при этом такое рвение, что Гунвальд Ларссон, не подозревая об эгоистических мотивах товарища, спросил его, уж не поссорился ли он с Ундой.

– Ага, не поссорился, – ответил Рённ с обычным для него презрением к логике фразы.

Свидетель, которого собрался проведать Эйнар Рённ, был тот самый тридцатидвухлетний рабочий, который давал показания Гунвальду Ларссону о виденном возле банка на Хорнсгатан.

Звали его Стен Шёгрен, он жил один в типовом домике на Сонгарвеген. Когда Рённ вышел из машины, Шёгрен стоял в садике перед домом и поливал розовый куст, но при виде гостя поставил лейку и отворил калитку. Вытер ладони о брюки, поздоровался, потом поднялся на крыльцо и предложил Рённу войти.

Домик был маленький, на первом этаже, кроме прихожей и кухни, всего одна комната. Дверь в комнату была приоткрыта. Пусто… Хозяин перехватил взгляд Рённа.

– Только что развелся с женой, – объяснил он. – Она забрала часть мебели, так что здесь сейчас не очень-то уютно. Пошли лучше наверх.