Запах страха. Коллекция ужаса - [68]
Конечно, я сплю днем, доктор Прида. В бункере или, если угодно, погребе под кладовой викторианского дома в стремительно осовременивающейся деревне в одном южном штате, обитатели которой выказывают мало веры и еще меньше терпимости к созданиям моего рода. Я почиваю в гниющей деревянной плоскодонке на толстом листе клееной фанеры, уложенном на пару приземистых козел, и в глинистой тьме под прозаическим дневным свечением со мной делят ложе пауки нескольких видов, пятнистые пещерные кузнечики и сонные ночные бабочки. Бабочки часто осыпают мои губы и лоб сухой пыльцой. Темнота привлекает и успокаивает, я думаю, не только этих неприятных насекомых, но и столь редко бывающие удовлетворенными желания отобранной у меня души. Селах.[31]
Я нахожусь здесь этим вечером, доктор Прида, повелению своего учителя и против собственного желания, но должен признаться, что ваши манеры, ваша обходительность у кушетки и ваша изысканная кожа цвета костяного фарфора (вы не сочли последнее утверждение сексистским?) в значительной степени уменьшили мою изначальную предвзятость относительно этого визита. Быть может, это даже уменьшит мою тревогу, воспрепятствует душевному упадку и пробудит во мне желание заняться изучением опасностей ночи — рассвета и заката — с напускной бравадой, столь несвойственной мне. Кстати, мне нравится ваш шиньон. А краснота у основания вашей шеи проступила, я уверен, из-за близости лампы к вашему креслу и вовсе не является внешним проявлением участившегося пульса. В конце концов, ноктюрн Шопена, играющий чуть слышным фоном, создает в вашем кабинете поистине расслабляющую обстановку… Поверите ли, здесь точно как в моем погребе, только без присущей ему сырости.
Ах, как очаровательно вы посмеиваетесь! Ну хорошо, смеетесь. Этим описательным глаголом, доктор Прида, я не хотел принизить вашу женственность. У Вилли Шекспира был персонаж (кажется, Эдгар в «Короле Лире»), который говорил, что на всё — свой срок, правда, в других обстоятельствах. Я придаю большее значение своеобразию, каковы бы ни были обстоятельства, и люблю делать свои замечания о внешности или поведении человека, не говоря уже о его речи, более меткими, чем привычно вашим обычным штампованным клиентам. Разумеется, я говорю это не в качестве обиды вам или этим достойным жалости, шагающим в ногу клонам. Позвольте также заметить, что, когда вы хмуритесь, у уголков ваших глаз появляются решительно неотразимые сеточки морщинок.
Сны? Вам интересно, какие причудливые сны снятся мне, когда я лежу в плоскодонке моего прадеда в погребе моей прабабки? А как должен думать любой здравомыслящий и подкованный профессионал? Они ужасают меня, мои сны. От них у меня наливается кровью плоть под ногтями и сжимается кожа на мошонке. Вялое сердце начинает биться быстрее, а дряблые легкие наполняются жизненной силой крика, спина изгибается, и возбужденное тело балансирует на чувствительных уголках лопаток, копчике и пятках. Слабые гальванические токи пересекают крест-накрест грудь и живот и пронзают тело из глубины мозга до кончиков пальцев на руках и ногах. Наблюдатель со стороны, несомненно, посчитал бы, что меня пытают электричеством, решил бы, что видит эпилептика в разрушительном судорожном припадке. Если бы я мог проснуться!
Их содержание? Хотите знать, что в них особенного? Рассказать вам, что именно мне снится? Разумеется. Вы ждете от меня того, что я готов с радостью сообщить. А именно — факты. А именно — подробности. А именно — движение синаптических импульсов, облекающих зрительные образы в слова, которые повествуют и пробуждают. Что ж, хорошо. Могу ли я отказать вам? Могу ли я ослушаться иерарха, который сделал меня таким и который послал меня к вам, утаив то, что, будучи высказанным и услышанным, возможно, прекратит мои мучения? Однако я не испытываю уверенности, доктор Прида. Совесть, как и стыд, не позволяют мне открыть вам, уважаемой женщине, специалисту, специфические особенности, ужасающие подробности этих подземных видений, порожденных сном. Они не позволяют мне встревожить, подавить, осквернить и в конечном итоге отвратить вас. Мне противно выставление напоказ мерзких конструкций моего подсознания, извращенная порочность которого лишь Богу или невинному ребенку не причинит вреда на всю жизнь.
Вы смеетесь надо мной? Что ж, смейтесь. Вы столь молоды с виду, но, кажется, утверждали, что практикуете уже полтора десятка лет, верно? Вам приходилось (по работе) выслушивать признания анорексиков, прелюбодеев, педерастов, дураков, фанатиков, ущербных, трусов, предателей, убийц и богохульников? Надо полагать, любые мои слова, любые постыдные деяния, о которых я мог бы рассказать, не в состоянии продавить броню вашего профессионализма и уж тем более пробить ее и превратить вас, королеву непоколебимой самоуверенности, в бессвязно лепечущую пародию на ваше степенное естество? Хорошо. Я расскажу. Но помните, я вас предупреждал. Помните, что я отнесся к зерну невинности в вашей священной душе с большим почтением, чем вы сами…
Три дня назад в моем лодочном гробу посреди консервированных кабачков и помидоров, больше похожих на зародышей в стеклянных банках с завинчивающимися крышками, мне приснились три душераздирающе причудливых сна подряд. То, что я пережил даже один из них, не говоря уже о том, что я выдержал все три, до сих пор поражает меня, доктор Прида. Первый из них лишил бы мужества девятерых из десяти спящих днем представителей моего несчастного племени, даже более того, поверг бы их в полнейшую прострацию, превратив в безвольную добычу коричневых пауков-отшельников, пещерных кузнечиков и мышей. Прошу меня простить за то, что кажется похожим на неприкрытое бахвальство, но я знаю ахиллесову пяту моих коллег и свою, знаю, что первый сон пустил смертельную стрелу в эту весьма уязвимую точку моей психической анатомии и поразил ее в самое естество.
