Запах пороха - [7]
— По всему видать… — ответил Ступин и добавил: — Копай, копай, милок.
5
Враг нажимал на вяземском и брянском направлениях. Двенадцатого октября пала Калуга, а через два дня — Калинин. Еще через несколько дней наши войска оставили Можайск и Малоярославец. На некоторых участках бои шли в восьмидесяти километрах от Москвы. С двенадцатого октября в столице ввели осадное положение.
Но мы еще не видели врага. Немцы топтались на подступах к нашим позициям, километрах в десяти — пятнадцати. Мы ждали боя…
Неожиданно нас сняли с рубежа. Опять полк потянулся длинной извилистой колонной по грязной осенней дороге.
Шоссейка поднялась в гору, втиснулась в улицу и пошла через город. До самого поворота мы беспрестанно оглядывались. Внизу, под горой, виднелись наскоро замаскированные брустверы уже обжитых и родных, как дом, окопов.
Сложные и, видимо, схожие чувства одолевали всех нас. Не хотелось уходить с места, где мы ждали встречи с фашистами. Было как-то неловко, стыдно перед собой и перед товарищами. Все мы понимали — кто-то будет стоять здесь насмерть.
День слякотный. К ногам липнет жидкая грязь. Вдали, над церковной колокольней, носятся, по-щенячьи тявкая, возбужденные галки. Душу сжимает тоскливое чувство чего-то далекого, безвозвратно утерянного. Хоть бы выстрел ударил или колокол…
— К Москве ближе… — сказал Носов.
— Значит, так нужно, — отозвался Ступин.
— Прекратить разговоры! — в сердцах оборвал их Оноприенко.
Какое-то время рота идет молча. Громыхают коваными колесами повозки. С тротуаров на нас посматривают редкие прохожие. Слева, возле телеграфного столба, стоит мальчонка. Он продрог, но не отводит глаз от военных, так бы, кажется, и ушел с нами. Красноармейцы поворачивают голову к ребенку, получается «равнение налево», только шаг тяжелый, походный. Вдоль колонны проехала легковушка, за стеклами — сосредоточенные лица командира и комиссара дивизии.
Вскоре полк повернул направо.
— Сошли с большака, — заметил неугомонный Носов.
— От авиации…
Но мы уходили почти строго на восток, все более удаляясь от возведенного рубежа. Мы были уверены, что нас срочно перебрасывали на более горячий участок фронта, что это необходимый маневр. О готовящемся контрударе под Москвой мы понятия не имели. И хотя смутные, неосознанные ожидания чего-то нового, поворотного в войне уже родились в наших сердцах, на душе оставался тяжелый и печальный осадок, чувство было такое, словно ты драпаешь с передовой. По телу разливалась усталость, не хотелось думать ни о чем. Не только люди, даже лошади чувствовали общее настроение: шли, низко опустив голову, ноги переставляли вяло и совсем не реагировали на понукания.
На большом привале к роте подкатила кухня.
— Бери ложки, бери бак! — сыграл кто-то на губах.
Кухня приткнулась под деревом на обочине. Кашевар достал черпак, обтер фартуком.
— Подходи!
Взвод Оноприенко выстроился первым. Ловкий повар ухитрялся одной рукой вливать в подставленный котелок щи, другой — накладывать в крышку кашу.
— Плесни-ка еще чумичку…
— Добавку потом. Следующий!
Хорошо уваренные щи источали аппетитный дух. К котлу подступил взвод Федорова, и в это время подъехал Гуртовой. Не сходя с седла, он потребовал у меня саперов.
— Пообедайте с нами, — приглашаю своего начальника.
— Давай срочно людей! — торопит Гуртовой. — Дорожная труба провалилась, комполка ругается… Пока привал — отремонтируем.
Взвод Федорова получает обед. Приходится поднимать людей Оноприенко, хотя и они лишь первое доедают. Видя такое положение, старшина быстрехонько наливает в котелок щей и подносит Гуртовому:
— Перекусите, товарищ лейтенант!
Гуртовой механически взял котелок и кусок хлеба. Однако спохватился, глянул на часы и с сожалением вернул посудину:
— Поставь, Васильев. Потом… — но хлеб сунул в карман.
Второй взвод торопливо строился. Красноармейцы доедали щи, вываливали из крышек в котелок неначатую кашу, укладывали и завязывали вещмешки.
— Хоть пожрать бы…
— Там доедите, — спокойно отвечает Оноприенко. Сам он тоже не успел пообедать.
Вместе со вторым взводом ухожу и я к этой не ко времени обвалившейся трубе.
— Болото. Не объедешь… — сокрушался Оноприенко.
И верно, выстилка объездов заняла бы слишком много времени. Решили восстановить дорогу. Оноприенко оставил часть саперов расчищать опасную промоину, а остальных послал заготовлять лес тут же, в тридцати шагах от трубы.
С сожалением смотрели мы, как падали подпиленные березы. И жаль было их, и материал неважнецкий, да ничего не попишешь: некогда искать; что под рукой, то и брали. Саперы работали споро, руководил ими сержант Макуха, расторопный весельчак, незадолго до войны отслуживший срочную и не успевший еще износить армейскую форму. Отделенный чувствовал себя во взводе так, словно здесь и родился. Он продолжал точить лясы:
— Перед войной хотел было жениться, да костюм подвел, во!.. Пока искал пиджачок — невеста сбежала…
— Этого добра…
— В нашем кооперативе завоз…
— Тю! У нас без кооператива находят.
— Это как же? — Макуха прищурил глаза. Его красные пухлые щеки распирал смех.
— В одиночку. Всяк сам себе…
— Чудно!
— Да кто ж тебе будет женку подбирать?
