Запах гари - [68]

Пуля попала Котилю в грудь, с правой стороны. Он почувствовал толчок, затем боль, словно тело его прижгли огнем. Но боль быстро притупилась, и её вполне можно было переносить. Он опёрся о хирургический стол и подвигал правой рукой, в которой сжимал пистолет. Плечо слегка занемело, но рука послушно двигалась, словно не было ничего из разряда вон выходящего в куске свинца, пробившего грудь, что обычного человека поставило бы на грань жизни и смерти.

— Ещё один! — со злобной насмешкой протянул Котиль. — Тебе тоже я не даю погулять?

— Ты умника из себя не строй! — прорычал Бардаганов из коридора, не показываясь. — Ты всё, что у меня было, угробил! И кишки я тебе выпущу, не сомневайся! И бабу твою…

Голова его вдруг показалась в дверях, у самого пола, глаза сверкнули яростью. Грохнуло два выстрела, но Котиль успел отпрянуть, и пуля лишь оцарапала ему бедро. Отскакивая, он чуть не ушиб Вику, которая сидела на корточках возле приборного стола и боялась пикнуть. В трёх шагах, испуганно обхватив головы, словно это могло чем-то помочь, на полу сидели Андрей Михайлович и доктор Левак.

Вика с перекошенным от страхом лицом стала судорожно отодвигаться от Котиля, как от чумного. Для всех он представлял опасность, всем был неугоден, все отвернулись от него, как от чумного. Проще было выйти к врагам и отдаться им на растерзание. Пусть Бардаганов всадит ему в сердце с десяток пуль, пусть крысы вопьются в его плоть, пусть уголовники отрежут голову, утоляя ненасытную свою жажду мести всему миру, пусть растащат его на тысячу кусочков, производя бесчеловечные опыты! Но для чего-то он ещё сопротивлялся, для чего ещё дышал.

Он чувствовал, что силы его на исходе. Порции кислорода, которые он мимовольно вдыхал, сражаясь с переродившимся псом, ранение в грудь и усилия борьбы делали своё дело. Он давно не ел, не дышал дымом, не пил грязной воды, и сейчас, несмотря на обстановку, лихорадочно выискивал возможность пополнить силы, но пока не находил её. На глаза его порой опускалась пелена, словно лёгкий туман конденсировался в атмосфере лаборатории. Несмотря на это, его решение бороться до конца лишь крепло.

Бардаганов решил не давать врагу передышки, не позволял её и себе. Сгорая от желания побыстрее свершить дело своей мести, он снова показался в дверном проеме, на этот раз уже в полный рост. Не целясь, он выстрелил, промахнулся и снова отступил в коридор. Котиль стрелял в ответ, пытаясь подсчитать, сколько у него осталось патронов, и сколько их может быть у врага.

Чувства Котиля, и так обострённые, взвинтились до максимума, словно он был заводной игрушкой и кто-то в считанные мгновения ещё подкрутил пружину, с риском поломать механизм. Он почувствовал опасность, ещё не зная, откуда она может исходить. Вдруг, непривычным звуком привлекая внимание, раздался звон разбиваемого стекла. Будто в замедленной киносъемке Котиль увидел, как смялись, взлетая до потолка, жалюзи на окнах, как медленно разлетаются в стороны куски оконного стекла, как заострённая граната из гранатомета летит под углом, в направлении потолка. Котиль, забыв о слабости и ранах, взрывным усилием подпрыгнул и бросился на Вику, повалив её на пол и прикрыв собой.

Буря пронеслась по лаборатории, сметая и уничтожая всё на своем пути. Операционный стол швырнуло на Котиля, и это спасло ему жизнь. Металлический тяжелый стол накрыл его, больно ударив по голове и лопаткам, но заслонив от осколков и взрывной волны. Его оглушило, в ушах, охваченных острой болью, зазвенело. Боль быстро притупилась, и он взглянул на Вику. Она лежала, придавленная его телом, свернувшись калачиком, и закрывала уши ладонями. На лице её было страдальческое выражение, и как только Котиль обрёл способность воспринимать звуки, он услышал её крик.

— Что с тобой? — спросил он, хотя и так знал, в чём дело — от сильного звука, от взрывной волны у неё могли повредиться барабанные перепонки. Сдвинув с себя стол, он положил серые ладони поверх её ладоней, закрыл глаза и сосредоточился на руках. Он не знал, сможет ли помочь ей, ведь он уже был не совсем человеком, и сомнения тотчас стали разъедать его дух, словно раковая опухоль здоровый орган. Но он, мгновенно осознавший, что сомнение, этот враг всех добрых начинаний в мире, убьёт его способности и устремления, прогнал его всей силой естества. Волна гнева на самого себя быстро прошла, сменившись светлым потоком, идущим из самого сердца к ладоням.

Вика перестала кричать, растерянно подняла голову и глазами, подернутыми влажной дымкой, посмотрела перед собой. Боль её прошла, страх тоже прошел, и она некоторое время лежала неподвижно, не глядя на Котиля.

Котиль, понимая, что опасность не миновала, а, напротив, всё еще впереди, обернулся и осмотрел поле боя. Кащей, усыпанный штукатуркой, сидел на полу, в состоянии шока, и недоуменно рассматривал то, что осталось от правой руки. Руки не было по локоть, кровь из култышки вытекала равномерными толчками; большая лужа крови на полу увеличивалась, ширясь густой пугающей массой. Андрей Михайлович, белый халат которого был весь залит кровью, сдавленно завывал, катаясь по полу под окном, прямо по осколкам стекла, взявшись ладонями за голову. Голова и лицо его тоже были в крови. Временами он замирал и убирал с головы руки, словно раздумывая над глобальными проблемами, и становилось видно, что во лбу его торчит пробивший череп осколок гранаты. Доктор Левак лежал на спине, и тихо и неподвижно смотрел в потолок. На лице его тоже была кровь, и кисть руки была в крови, а белоснежный халат странным образом оставался таким же белоснежным.