Западный национализм и восточный национализм: есть ли между ними разница? - [4]

Если мы обратимся к Азии, то обнаружим огромное множество попыток реализации лингвистического национализма, которые обладают высокой ценностью в плане сравнительного исследования. Само это разнообразие указывает на трудности в обосновании единой азиатской формы национализма. Правители Мэйдзи следовали за Парижем, когда пытались навязать токийскую речь остальным частям страны и свести все остальные формы до уровня диалектов. В то же самое время речь жителей Кюсю была непонятной для населения Хонсю и Рюкю. Нам известны процессы, посредством которых кантонский, гань, хакка (самостоятельные языки, связанные между собой так же, как румынский, итальянский и испанский) были сведены до уровня диалектов нового национального языка — мандаринского. В Таиланде бангкокский тайский стал господствовать над диалектами севера, северо-востока и юга страны, которые обычно не понимали жители Бангкока.

Два замечательных гибридных случая дают нам Вьетнам и Индонезия. В первом случае французские колониалисты были настроены на разрушение культуры китайского мандаринского стиля, романизируя вьетнамцев при помощи школ и поддержки издательств. В 1920-1930-х вьетнамские националисты признали эту революцию и продолжили ее, создав базу для массовой грамотности среди вьетнамцев, но в то же время они лишились связей с литературной традицией прошлого, основанной на китайском языке. В Нидерландской Ост-Индии колониальное правительство, сомневавшееся во всемирной ценности голландского языка и слишком скупое для того, чтобы тратить деньги на его распространение в огромном архипелаге, работало при помощи стандартизованной формы lingua franca островов — малайского языка. К концу 1920-х индонезийские националисты решили, что этот язык, ныне называемый индонезийским, является подлинным национальным языком; после этого множество больших языков, вроде яванского, сунданского, мадурского и бугинского, стало простыми региональными языками, хотя они в большинстве своем старше малайского, а у некоторых литературные традиции значительно глубже малайских.

Индия и Филиппины потерпели неудачу в создании общепринятого национального языка и национальной элиты. Сильная англоязычная — и националистическая — литературная культура существует и в Индии, и на Филиппинах; она прекрасно уживается со столь же сильными культурами хинди, бенгали, тамильского, тагальского и себуанского языков. Старый Пакистан раскололся на две части после запрета в Карачи бенгальского языка, что послужило тогда стимулом для лингвистического национализма в Бангладеш, — все это очень походит на более ранние лингвистические национализмы в Греции, Норвегии и Старой Чехословакии. Новейшее государство-нация в Азии, Восточный Тимор, в котором, несмотря на его небольшие размеры, проживает более двадцати этнолингвистических групп, избрало в качестве государственного языка португальский, а в качестве национального языка — lingua franca — тетунский язык.

Слишком сложно сегодня говорить о том, что индийский национализм менее важен, чем китайский; восточнотиморский — чем тайский; индонезийский — чем японский; или тайваньский — чем корейский. Если спросят, почему так происходит, особенно сегодня, то объяснить это невозможно без размышлений о роли электронных средств массовой информации, которые теперь оказывают на большинство людей значительно большее влияние, нежели печать, праматерь национализма. Телевидение может мгновенно передавать образы и символы на самых различных языках даже едва грамотным и самым юным зрителям. Кроме того, все больше людей привыкают использовать различные языки в различных контекстах, и это никак не влияет на изменение их национальной идентификации. Можно даже утверждать, как я это сделал в ином контексте, что электронные средства связи, в сочетании с громадными миграциями, вызванными существующей мировой экономической системой, породили опасную новую форму национализма, которую я назвал "удаленным национализмом": национализм, который больше не зависит, как это было в прежние времена, от проживания на территории родной страны. Некоторые наиболее страстные сикхские националисты — австралийцы; хорватские националисты — канадцы; алжирские националисты — французы; китайские — американцы. Интернет, электронные банковские расчеты и дешевизна международных путешествий позволяют таким людям серьезно влиять на политику той страны, в которой они родились, даже если они больше не собираются в ней жить. Это одно из основных иронических последствий процессов, обычно называемых глобализацией; оно позволяет нам утверждать, что сколько-нибудь четкого и ясного различия между азиатским и европейским национализмом провести невозможно.

Перевод с английского Артема Смирнова.

Источник: "Русский Журнал", 19 декабря 2001 г.