Западные славяне и Киевская Русь в X-XI вв. - [15]

Учреждение Пражской епископии произошло, правда, уже при Болеславе II, сменившем около 967—972 гг. Болеслава I на пражском столе52. Не может быть, однако, никакого сомнения в том, что оно было прямым результатом политики Болеслава I, проводимой им во второй половине 60-х годов, возможно, даже далеко не полным осуществлением его планов, которые могли преследовать цель добиться для Чехии полной церковной независимости. Но тут уже начинается область одних только догадок.

В литературе уже отмечалось, что учреждение архиепископства в Магдебурге, основание епископства в Праге, христианизация Польши и появление миссийного епископа в Познани являются звеньями одной цепи событий 53. А. Бракман, высказавший такую точку зрения, пытался, однако, представить эту цепь событий как линию, связанную с оформлением даннической зависимости западнославянских стран от Германской империи. В действительности дело, разумеется, обстояло гораздо сложнее. Как показывают изложенные выше факты, в действительности чешский князь сумел использовать новые явления в восточной политике Германии для усиления внутренней консолидации своего княжества и упрочения его внешнеполитических позиций. Определенно против точки зрения А. Бракмана говорит и чрезвычайно активная роль Чехии в деле христианизации Польши, что особенно важно в деле заключения польско-чешского союза. Чешско-польское сближение, как это следует из хода событий, со всей очевидностью развивалось параллельно и даже, может быть, под влиянием польско-немецкого и завершилось в 965 г. формальным польско-чешским союзом, скрепленным браком Мешко I и дочери Болеслава I Добравы. Только под следующим 966 г. в целом ряде польских источников появляется запись о крещении Мешко54. Об активной роли Чехии в обращении польского князя прямо свидетельствует как польская, так и немецкая литература. Правда, в то время как польский хронист XII в. Аноним Галл пишет, что Добрава “не прежде разделила с ним (Мешко.— В. К.) супружеское ложе, чем он, постепенно и тщательно знакомясь с христианскими обычаями и церковными обрядами, отрекся от заблуждений язычества”55, немецкий хронист XI в. Титмар Мерзебургский рисует совершенно иную картину: “Эта истинная исповедница Христа, видя, что ее муж пребывает в многочисленных языческих заблуждениях, много думала о том, каким образом могла бы она его привлечь к своей вере. Она старалась его склонить всякими способами не для удовлетворения трех страстей этого испорченного мира, но во имя похвальной и для всех верных желаемой награды в жизни будущей. Она умышленно поступала в течение некоторого времени невоздержанно, чтобы иметь возможность позже долго поступать хорошо”56.

В данной связи не столь существенно, кто из хронистов ближе к истине в своем описании образа жизни Добравы в Польше, хотя, по-видимому, более осведомленным следует все же считать Титмара, тем более, что именно ему, а не Галлу, приходилось защищать Добра-ву, вышедшую замуж за язычника, у которого было до того семь жен57, от всякого рода сплетен, кружившихся по Империи58. А поводов для такого рода сплетен дочь чешского князя, видимо, давала достаточно, если чешский хронист Козьма Пражский мог сказать о ней, что она была “бесстыдной женщиной”59.

В данном случае, разумеется, гораздо более важным является то обстоятельство, что как польский, так и немецкий источники свидетельствуют о чешской инициативе в крещении польского князя, на что уже обратил свое внимание Г. Лябуда60. А поскольку брак Мешко с бывшей уже в летах Добравой был браком, безусловно, политическим61, есть все основания считать, что и Болеслав I, вступив в родство с польским князем, преследовал чисто политические цели. При этом чешский князь, видимо, очень спешил, ибо оформлению польско-чешского союза не предшествовало крещение польского князя. Оно скорее выглядело как естественный результат брака Мешко, чем активности и религиозного рвения чешского Болеслава. Очевидно, последний имел основания спешить, не считаясь с обычными для своего времени условностями и обычаями. Ясно, что при чешском дворе придавалось достаточно большое значение польскому союзу, если решились пренебречь столь важной для средневекового мира формой. Но уже сам по себе польский союз означал для чешского князя разрыв с традициями чешско-лютического сотрудничества и укрепление связей с Империей. Остается предположить, что для чешского князя это не было ни неожиданной, ни нежелательной перспективой. Более того, Болеслав I, вероятно, сознательно шел на сближение с Империей, рассчитывая использовать для укрепления своего международного положения универсалистски-имперскую про-

грамму Оттона I, союз с христианской Польшей (языческими лютичами, очевидно, приходилось при этом жертвовать) и заинтересованность Оттона I в христианской Чехии для осуществления его широких авантюристических планов распространения христианства на Востоке. А о том, что планы императора касались не только западного, но и восточного славянства, прямо свидетельствует миссия на Русь монаха Адальберта, посетившего около 960—961 гг. Киев, куда он, возможно, прибыл в качестве миссийного епископа. Миссия Адальберта не имела никакого успеха62. Возвращаясь в Германию, Адальберт крестил в Чехии, в Либице, будущего пражского епископа Войтеха, также получившего христианское имя Адальберта63.