Западня - [55]

— Ну, это еще надо доказать! Мы же не знаем, у кого остальные акции и на какую сумму они были выпущены.

Егоров никогда ничего не слышал о компании «Кавказ и Меркурий», но с трудом сдержал улыбку, слушая, как два старых чудака всерьез спорят по поводу старых бумаг, которые и гроша не стоят.

Ровно через два часа Геннадий входил в сквер у Соборной площади. День, казалось, только и создан для того, чтобы, взяв Тоню за руку, бездумно прохаживаться по дорожкам, наслаждаясь покоем. Солнце светило так щедро, что, казалось, пергаментные щеки старухи, одиноко сидевшей на скамейке, порозовели и разгладились, как в молодости.

Пора было идти к Бориславскому. Там он переночует, выяснит, не имеет ли инженер своих людей в городском магистрате…

В разведотделе Егорову показывали фотографию Бориславского: человек лет пятидесяти, моложавый, с нервным, интеллигентным лицом. По описанию, худощав, всегда подтянут, на безымянном пальце левой руки — обручальное кольцо; он давно овдовел, еще в тридцать третьем году. Когда-то за это кольцо инженера обвинили в мещанской отсталости, но Савицкому как раз по душе пришлась эта верность памяти любимой женщине, она о многом ему сказала, внушила доверие.

Егоров настолько отчетливо представлял себе человека, с которым теперь его должна была связать судьба, будто они давно уже с ним знакомы.

Он пошел к Куликову полю — обширному плацу, примыкающему к вокзалу. Адрес был выучен наизусть, как молитва. Но как отыскать нужный дом среди руин, в которые превратился район вокзала от ночных бомбежек? Фасады разбиты осколками, номера почти везде сорваны, дома похожи на тяжелораненых, которые из последних сил стараются выстоять.

Словоохотливая старушка, которую никак нельзя было бы заподозрить в связях с гестапо, держа в руках хозяйственную сумку, вынырнула из подъезда дома, в котором добрая половина окон была забита листами фанеры, и через минуту Егоров уже точно знал, куда ему идти.

На углу приостановился, вынул папиросу и закурил. Мимо прошел высокий человек в черном пальто с каракулевым воротником, свернул вправо и стал удаляться.

Как труден последний шаг! Невозможно привыкнуть к враждебной тишине чужих подъездов — они словно затягивают в ловушку. Егоров приоткрыл расшатанную в петлях дверь и заглянул в сумрачную впадину. Пусто! Рядом с лестницей, у стены, валяется дохлая кошка.

…Квартира восемь. Очевидно, на верхнем этаже. Ну, вперед! Верил ли он в предчувствия?.. Скорее, в приметы. Во всяком случае, он облегченно вздохнул, заметив, что кошка рыжая и не лежит поперек дороги.

Может быть, пойти к Тоне? Нет, нет, он не имеет права. Надо привыкнуть к слову «нет», к тому, что вокруг враги и смерть рядом; она только отступает, когда он упрямо надвигается на нее, но стоит дрогнуть и побежать, как она нападет сзади.

Наконец он поднялся на третий этаж. На грязно-желтой, давно не крашенной двери неумелой рукой выведена цифра «восемь».

Он должен постучать. Когда Бориславский откроет дверь, надо снять шапку и как бы случайно ее уронить и сказать: «Извините, не знаете ли вы, в какой квартире живет доктор Федоров?» И услышать в ответ: «В квартире номер шесть, но он бывает дома поздно».

Как объяснил Егорову Савицкий, в шестой квартире, этажом ниже, действительно живет терапевт Федоров, так что вопрос не может вызвать подозрений, если его случайно услышит посторонний.

Кулак сжат до боли. Два удара, несильных, четких.

Тишина!

Потом осторожные шаги, приближаются к двери. Щелчок замка…

Нет, человек, который стоит за дверью в маленькой прихожей, не Бориславский. Он коренаст, на нем куртка защитного цвета, перешитая из румынского офицерского кителя, черные брюки заправлены в высокие сапоги. Лицо почти квадратное, темные волосы спутаны, словно он только что проснулся. А в темных глазах — колючая настороженность.

Почти автоматически Егоров приподнял шапку, уронил ее, тут же подхватил и спокойно, сам удивляясь своему спокойствию, произнес парольную фразу.

— Значит, вам нужно Федорова? — Человек стремительно шагнул через порог. — Заходите, молодой человек, в квартиру! Заходите. — Голос его звучал дружелюбно, но он явно загораживал лестницу, и в этом таилась опасность.

Сквозь распахнутую дверь Егоров заглянул в глубину квартиры. Никого не видно. Это немного успокаивало,

— Ну, заходите же… Не бойтесь… Поговорим…

— Простите!.. Но мне нужен доктор Федоров.

— Доктор на минуточку вышел. Он теперь живет здесь… Прошу!..

Человек мягко взял Егорова под локоть, и тот, едва почувствовав, как цепкие пальцы впились в его рукав, рванулся, но тут же кубарем влетел в квартиру от сильного толчка в спину.

Дверь захлопнулась. Грохнул крюк. В прихожей стало совсем темно.

Егоров вжался в стену. Он сильно ударился головой о косяк двери, но не чувствовал боли. Рука нащупала в кармане нож, но он не спешил вынимать его.

— Ну, чего стоишь? Иди вперед!.. — Гипнотизирующий своей жесткой властностью голос сорвался в смертельный вопль: — О-о-о!.. — И умолк.

Егоров оттолкнул от себя тяжелое тело и, на ходу пряча нож, бросился к двери. Кровь билась в висках.

Внизу, в подъезде, он разминулся с тем высоким человеком в черном пальто с каракулевым воротником, которого встретил на углу. Человек держал в руках булку и сверток с колбасой. Он удивленно посторонился, а затем, пропустив Егорова, внимательно посмотрел ему вслед.