Западня - [5]

Но вот разговор подошел к концу. Подполковник явно спешил. Леон видел, как торопливо он нумерует и складывает листки допроса. Потом, согнув бумагу пополам, он сунул их в кожаную полевую сумку, висевшую на боку, и, попрощавшись с врачом, почти выбежал из землянки…

— Он сказал что-нибудь ценное? — вдогонку спросил врач: он никогда не умел задать вопрос вовремя.

Хлопнула дверца машины, зашумел мотор, и послышалось шуршание колес о гравий.

Через полчаса за Леоном пришли двое конвоиров и на вездеходе повезли его куда-то по дороге, петлявшей среди серых, выжженных солнцем холмов.

Постепенно он оживал. Тряская дорога утомляла, но он мог держать голову прямо, и, хотя висок изредка пронзала острая боль, все же его не кидало в беспамятство. Он прислушивался к разговору конвоиров, и постепенно, из разрозненных реплик, понял, что везут его в какой-то большой штаб, где его будет допрашивать полковник Савицкий, какой-то большой начальник, о должности которого солдаты умалчивали. Ему хотелось подробнее узнать, кто этот человек, но, позабыв о Савицком, солдаты стали говорить о какой-то девушке, которая одному из них писала из тыла письма, потом прислала свое фото, а теперь вот пишет, что хочет выйти за него замуж…

Солдаты обсуждали это дело совершенно серьезно. Второй солдат одобрял девушку. Леон сумел взглянуть на фотографию. Девушка действительно была красива. Толстая коса, конец которой терялся за обрезом фотографии, лежала на правом плече, сползая вниз, заплетенная в тяжелые пряди. А глаза, то ли светло-серые, то ли голубые, смотрели с выражением первозданной наивности, но Леон подумал, что, наверно, она довольно глуповата.

Слушая эту бесхитростную историю, Леон подумал, что, пожалуй, зря не женился на той, в Плоешти. Она ведь была и красива и умна. Не захотел быть мебельщиком!.. Впрочем, о чем жалеть? Мебельная фабрика несостоявшегося тестя, вероятно, сгорела во время бомбежки, а его, Леона, ждет теперь отнюдь не свадьба.

Его поместили в домике на краю деревни. В маленькой комнате стояла койка, застеленная серым ворсистым одеялом, табуретка и грубо сколоченный стол. С потолка свисала на шнуре электрическая лампочка, но она не горела. Его не заперли, нет, но под окном маячил часовой. Не все ли равно?! И все-таки он ощутил счастье от возможности растянуться на койке и не двигаться. Пусть сейчас начнется адская бомбежка, пусть вокруг рвутся снаряды, — он даже не шевельнется.

Через час принесли обед — два котелка, в одном суп, в другом гречневая каша с тушенкой. Грубовато, но вполне сытно. Да он и не думал о еде. Он думал о человеке, с которым предстоит скорая и неминуемая встреча…

И вот перед ним действительно сидит полковник, сравнительно молодой, черноволосый, с интеллигентным, выразительным лицом. Обращаясь к переводчику, лейтенанту, он говорит ему «ты» и называет попросту Витей. И лейтенант, хотя ему не больше двадцати пяти лет, сутулый, в очках, очевидно из недавних студентов, держится так свободно, словно этот полковник доводится ему дядей, — без тени трепета перед высоким званием. «Вероятно, это и есть Савицкий», — подумал Леон, настороженно следя за каждым жестом полковника. И хотя ничто, казалось, не предвещало грозы, это не успокаивало. Наоборот, Леон был слишком опытен, чтобы не ожидать ловушки. Когда, сейчас или позднее, начнется самое страшное? Он увидел, как полковник перебирал лежавшие перед ним на столе листки, и, разглядев вверх ногами свою фамилию, сразу понял, что допрашивавший его раньше подполковник уже успел перепечатать протокол допроса.

— Скажи ему, Витя, что я ознакомился с его показаниями, — сказал Савицкий, надевая очки, которые сразу придали строгость его лицу, — и меня интересует всего лишь один вопрос: чем он может подтвердить, что немецкое командование знает о предполагаемом десанте?

Пока Витя переводил, спотыкаясь на словах, которые давались ему не без труда, у Леона было время подумать над ответом. Но он внимательно смотрел в рот переводчику, словно только от него и узнавал содержание вопроса. Витя старался. Его пухлое лицо взмокло от пота. Видно, он имел не очень-то большую практику.

Наконец с переводом было покончено.

— Мне думается… Я, конечно, точно не знаю, — начал Леон, стараясь говорить уклончиво, — но к району Каролина-Бугаза подводятся войска.

Пока переводчик переводил, уточняя у Леона значение отдельных слов, полковник слушал с полным вниманием.

— Спроси его, Виктор, убежден ли он в этом.

Виктор переспросил, и Леон уже более уверенно кивнул. В конце-то концов, его сообщение не расходилось с истиной. Действительно, он сам видел доты на берегу Каролина-Бугаза. Другое дело, что построены они были года полтора назад, — это противоречие не казалось ему существенным. В конце концов, не обязан же он знать, когда они строились! Они существуют — вот что главное, и, значит, он не лжет.

Ему показалось, что полковник поверил.

— Это все очень интересно, — проговорил он и вдруг снял трубку загудевшего телефона: — Савицкий слушает.

Через несколько минут конвойные вели Леона обратно, в хату на краю деревни. Он напряженно восстанавливал в памяти только что состоявшийся разговор, все, о чем его спрашивал Савицкий, вдумывался в значение каждой интонации полковника, каждого его жеста. И каждого своего ответа. И хотя, как ему казалось, он вел себя правильно, будущее все равно представлялось беспросветным.