Западня - [104]

И вот теперь все кончено! Выпало важное звено между ним и организацией, которой он может быть полезен. Опять он одинок! Опять!..

В те самые часы, когда Петреску в одиночестве предавался невеселым думам, уткнувшись взглядом в белесый потолок, на другом конце города, в душной каморке театральных кулис, Тюллер терзался, выискивая способ поговорить с Петреску. Он хотел получить ответ на мучивший его вопрос. Появляться в госпитале нельзя — они никогда не были лично знакомы и такое повышенное внимание несомненно станет известно в гестапо. И все же, несмотря на тяжелые переживания, Тюллер ни на минуту не забывал, какая возложена на него ответственность. Нет, нужно выжидать. Когда-нибудь, возможно, он встретит Петреску, тогда обо всем расспросит.

После прихода Бирюкова Тюллер несколько раз принимал бром. Ночь казалась ему бесконечной. Уже в пять часов утра он был на ногах. Завтрак вызвал отвращение, выпил лишь стакан горячего чая.

Вышел из дому около девяти и долго, долго шел по Пушкинской, стараясь появиться в сквере у вокзала ровно к десяти. Бирюков дал приметы парня, который назначил ему свидание: невысокого роста, щуплый, серое потертое пальто, лицо узкое, тоненькие рыжеватые усики.

Ровно в десять он вошел в сквер и сразу же его увидел. Парень сидел на крайней скамейке и, казалось, смотрел куда-то мимо.

Тюллер подошел и молча присел рядом.

Парень хмуро смотрел в том же направлении, не проявляя к соседу никакого интереса.

— Здравствуйте, — наконец сказал Тюллер.

— Здравствуйте, — отозвался парень сдержанно и, как показалось Тюллеру, не очень любезно, и это сразу его еще больше сковало.

— Слушаю вас.

— Я к вам от Федора Михайловича.

— Что с ним?

— Он ранен.

— Нужны лекарства?

Егоров озадаченно наморщил лоб — вопрос, казалось, был задан к месту, но тоном, явно подчеркивающим отчужденность. Как поговорить о необходимых документах для Тони и не касаться того, что произошло на берегу?

— Не знаю. Он их не просил. — Теперь Егоров смотрел себе под ноги, ощущая рядом тяжелое дыхание немолодого человека. — Нам нужно заново легализовать одну девушку… Вы ее знаете… Она была… у вас с этим… с Петреску.

— Тоня?

— Да, Тоня.

— Она жива?!

— Жива.

В голосе Тюллера прорвалось столько человеческой боли, что Егоров вдруг понял, — не только должен, а обязан сказать правду. И все же это было трудно!.. Почему так случилось, что единственный человек, которого он убил, должен был оказаться его дочерью!

— Вы должны мне все рассказать! Все!.. — страстно проговорил Тюллер. — Федор Михайлович обещал мне, что этого не случится. Он же дал честное слово!..

— И этого бы не случилось… Мы не хотели!.. Но она убила одного из нашей группы… Вы слышали выстрел?

— Да!.. Да!.. Слышал. — Тюллер вспоминал все, что происходило в те тревожные минуты. — Но мне показалось, что сразу прозвучало три выстрела…

— Когда мы схватили Фолькенеца, она выстрелила в Михаила… Тут уже пришлось… Но первой выстрелила она…

— Как вы это докажете?

— Зачем же нам было поднимать шум! Мы старались провести операцию как можно быстрее… Силы у нас были маленькие, мы не смогли бы выдержать бой даже со взводом солдат.

— Пожалуй, вы правы, — проговорил Тюллер. — И я во многом виноват… Как вас зовут?

— Геня.

— Геня, запомните, что я вам сейчас скажу. Даже если случится так, что вам придется покинуть женщину, которую вы любили, никогда не оставляйте своего ребенка. Всегда будьте ему отцом!

Егоров словно перетаскал с места на место сто тяжеленных камней. Спина ноет, голова потная, ноги дрожат от слабости. Ему бы самому сейчас полежать недельку в лазарете. Но наконец-то все самое трудное в этом разговоре позади.

Он снова заговорил о документах для Тони.

— Не советую, — сказал Тюллер. — Скрыться в Одессе трудно. Особенно в порту. Кто-нибудь встретит, и тут же выяснится, что у нее липовые документы. Нет, нет!.. Надо придумать что-нибудь другое. Так и передайте Федору Михайловичу…

— Верно! — согласился Егоров. — Но как ей сейчас появиться?.. Ее ищут?..

— Я бы не сказал, что ее ищут. Она исчезла вместе с Фолькенецем, поэтому считается, что их постигла одинаковая судьба.

— Ах, вот как!.. — Егоров облизнул губы. — Значит, ее не считают участницей диверсии?

— По-моему, скорее одной из жертв.

Егоров поднялся.

— Спасибо!.. Спасибо! — проговорил он с чувством вины перед этим немолодым человеком. — Вы уж поймите… Простите нас. Не могли мы поступить иначе.

— Понимаю! — глухо отозвался Тюллер. — И не виню. Борьба!.. Если Федор Михайлович будет настаивать, приходите… А ему — здоровья… — Они помолчали. — Как на фронте-то? В «Молве» только победные вопли. Ходит слух, что наши уже Днестр перешли…

— Да, в катакомбах сводку Совинформбюро вчера приняли — наступление идет большое. Освобождена Умань! Уже нельзя ехать во Львов — железная дорога перерезана!

Они расстались.

Егоров возвращался в катакомбы сложным кружным путем, таясь от патрулей.

Но теперь он уже знал, как надо действовать.

План, конечно, рискованный, но в случае удачи Тоня сразу же сможет приступить к выполнению нового задания Савицкого.

Глава пятая

Жители одесских окраин уже привыкли к частым ночным заварухам. То кто-то отстреливался во время облавы, то полицаи гнались за убегающим в катакомбы, то вдруг начиналась такая кутерьма, что старики принимались вспоминать лихие времена Мишки Япончика. После каждой такой беспокойной ночи обычно оказывался разграбленным какой-нибудь магазин новоявленных капиталистов, а виновников так и не находили. Конечно, Дьяченко мог бы многое рассказать о том, как обогащаются некоторые его коллеги из полиции, но он бесследно исчез с той самой ночи, когда группа покинула лавку.