Западня - [101]

— Задачка.

— А как у нее с документами?.. — спросил Бирюков. — В отделе кадров порта сидят такие мерзавцы, где они только таились, когда Советская власть тут была? Чуть маленькое подозрение — сразу «стучат»… И забирают в гестапо… — Бирюков взглянул на часы. — Опаздываю уже на десять минут!..

— Подожди! — сказал Егоров. — Тогда давай решать иначе… Ты знаешь Тюллера?

— Нет.

— Он работает художником в театре. Пойди к нему, передай привет от Федора Михайловича и спроси, как я могу с ним увидеться. Скажи, что его хочет видеть очевидец того, что произошло на берегу. Он все поймет… Что говорят в городе о Люстдорфе?..

— Что там была какая-то перестрелка… Говорят, напали на немецкий штаб?

— Да не на штаб, — усмехнулся Егоров, — там у одного немецкого полковника было нечто вроде свадьбы, ну и…

— Понимаю!.. — Бирюков вновь взглядом ощупал его плечо. — Значит, во время этого дела тебя и царапнуло?

— Нет, не совсем там, — сказал Егоров; он решил, что не будет сообщать Бирюкову излишние подробности. — Ну как же?.. Можешь помочь?

— А ты где будешь ждать? — спросил Бирюков и, прочитав во взгляде Егорова безмолвную мольбу, строго сказал: — Ну ладно, оставайся!.. Но никуда до моего возвращения не выходи. К окну не приближайся… И вообще веди себя тихо, как мышь… А захочешь есть, в шкафу под окном вареное мясо, соленые огурцы, хлеб в буфете. После работы зайду в театр… Очевидно, все же до комендантского часа вы встретиться не сумеете. Придется тебе тут заночевать.

Бирюков вышел во двор, и, приподнявшись, Егоров видел в окно, как он идет к воротам, твердо ступая сильными ногами. Во всей кряжистой фигуре Бирюкова было что-то надежное, такие не предают.

А потом он долго сидел в тишине, прислушиваясь к монотонному звуку капель, падающих из крана на кухне.

Проснулся он поздно вечером, когда его растормошил Бирюков. Проспать почти десять часов, да еще днем!.. Ну и ну!.. Он пошевелил плечом, боль как будто бы поутихла…

— Прихватила меня какая-то холера!.. — извиняющимся тоном сказал он, присаживаясь на диване. — Никогда еще днем не спал.

— А я очень люблю, особенно после обеда, — улыбнулся Бирюков. — Да разве при такой жизни поспишь!.. Ну, был я у Тюллера в театре… Обходительный мужчина. Он что, немец?..

— Да, из колонистов.

— Чем-то очень расстроен… Говорит, согласен встретиться завтра в десять утра в сквере у вокзала. Ты его знаешь?

— Узнаю!.. Мне о нем много рассказывали.

— Когда я сказал ему насчет берега, он даже в лице изменился.

— Да уж! — Егоров сумрачно помолчал: он никогда не сможет признаться Тюллеру, что убил его дочь, но должен сказать правду, которая если не облегчит его душевное состояние, то, во всяком случае, снимет с совести тяжелое чувство личной вины. — Ну, как дела в порту? — спросил он.

— Судя по приметам, у немцев дела неважны. Раненых много грузят.

— А хлеб?

— Хлеб само собой… А главное — машины, даже заводы наши демонтируют. Конечно, понимают, что положение у них шаткое… Румын из порта поперли. Теперь немец командует… По фамилии Петри.

— А как охрана?

— По ночам с овчарками патрулируют. Тем грузчикам, которые работают в ночную смену, дают специальные аусвайсы.

— Боятся, значит?..

— Конечно. Через порт знаешь сколько каждый день солдат и снаряжения проходит! Девушке твоей будет много работы… Так когда же ты ее положение выяснишь?

— Да вот после встречи с Тюллером.

Они поужинали вареным мясом, попили чаю, и Егоров снова заснул крепким сном. «Ну и нервы у этого парня, — думал Бирюков, ворочаясь на своей жесткой постели, — мне бы такие… Сбросить бы десятка полтора лет… Вот она, молодость».

До глубокой ночи он напряженно прислушивался и даже раза два выходил во двор. Почему ничего не слышно? Почему? Неужели что-то помешало?!

И вдруг уже в предрассветной тишине со стороны порта донесся тяжелый удар. Затем после паузы — второй взрыв, более сильный.

— Та-ак! — прошептал Бирюков. — Интересно, сколько же цистерн полетело к чертовой бабушке?

Сон так к нему и не пришел.

Глава четвертая

Он оказался на берегу единственным живым. Прибежавшая охрана нашла его лежащим среди камней невдалеке от трупа Штуммера. В правом боку — сквозная огнестрельная рана, не опасная для жизни, но все же лишившая возможности сопротивляться. Глубокая царапина на правом виске свидетельствовала о том, что, падая, Петреску сильно ушиб голову, и последовавшая за этим потеря сознания объясняла, почему он ничего не может сказать о бесследно исчезнувших Фолькенеце и Тоне.

Трое автоматчиков с трудом втащили его по каменной тропе на вершину обрыва и внесли в раскрытые двери дачи.

Встревоженный Тюллер ожидал на пороге. Он уже догадался, что с Зиной случилась беда. Когда следом за Петреску внесли ее и положили на диван в той самой комнате, где полчаса назад играла музыка и танцевали гости, он опустился на стул и долго сидел молча, старчески сутуля плечи.

Леон лежал в соседней комнате на узкой кровати. Ефрейтор из охраны деловито наложил на рану бинт, умело затянул узел и предложил коньяку.

— Дайте! — согласился Леон.

Ефрейтор налил из бутылки половину рюмки и протянул ее Леону.

— Господин полковник, говорят, сто капель коньяку создают литр крови! — пошутил он, сверкнув крепкими белыми зубами.