Западня - [117]

Горький аромат кофе смешивался со сладковатым запахом душистого мыла. Он улыбнулся. Мадлен хотела вернуть улыбку, но к глазам подступили слезы.

— Я думал, вы поспите, — сказал он, беря у нее кофейник и наливая две чашки. Потом передал кофейник наверх, матросам.

— Вернемся в салон.

Диванные подушки еще хранили очертания ее тела. С дверцы шкафа свисало серебряное платье. Мадлен переоделась в халат Энрико, и он мысленно поблагодарил ее за то, что она не тронула вещей Росарии.

Энрико все еще не был уверен, что правильно поступил, взяв ее с собой. Но когда он нашел ее в предутренней мгле сидящей на палубе в своем великолепном наряде, у него не хватило духу прогнать ее. Увидев его, она отпрянула, словно ожидая удара. Он заговорил по-итальянски, перешел на французский — и только потом вспомнил, что она англичанка. Он потребовал объяснений — в грубой, ультимативной форме; на ее лице появилось выражение затравленного зверька. Мадлен попыталась сигануть мимо него, но он поймал ее и заставил объяснить, как она сюда попала.

Она кивнула и не слишком разборчиво заговорила. Все же с грехом пополам ему удалось восстановить картину вчерашнего вечера. Когда Мадлен закончила, у нее было белое, осунувшееся лицо: казалось, до нее самой только сейчас дошел весь ужас происшедшего. Он не стал задавать вопросов — например, почему она выбрала именно его яхту. Все знали, что Энрико Таралло потерял жену. Эта несчастная решила, что одно разбитое сердце поймет другое. Не без досады, но решил взять ее с собой. Что он будет делать с ней на Сардинии, Энрико пока не знал. На острове его бабушка и сыновья — и, конечно, там их с Мадлен дороги наверняка разойдутся.

Теперь, когда они пили кофе, он рассудил:

— Вам нужно позвонить Дейдре, чтобы она не волновалась. Можно передать по рации.

— Потом, когда пристанем в Порто Черво.

— Как вам угодно.

В глазах Мадлен опять заблестели слезы. Он сел поближе и положил ее голову себе на плечо. И бедняжка уснула.

Проснувшись, она нашла Энрико сидящим на палубе. Прокравшись мимо двух матросов у штурвала, села рядом.

— Ну что, вам лучше?

— Кажется.

Взгляд Мадлен скользнул по его загорелым ногам с густой порослью черных волос. Плечи были нешироки, но мускулисты, а орлиный нос придавал красивому — особенно когда Энрико улыбался — лицу мужественное выражение. Она перевела взгляд на море. Солнце зажгло на воде бриллиантовые искры.

— Красиво, да?

Она кивнула и проглотила подступившие слезы. Энрико улыбнулся.

— Природа — великая утешительница. Море дарит покой, солнце — тепло, а небо — ясность. Все вокруг словно учит: нельзя поддаваться унынию. В океане не одна капля. Здесь понимаешь: твоя жизнь — всего лишь минута в бездонной вечности.

Сказав это, он закрыл глаза и откинулся назад. То были слова Росарии, сказанные, когда они пустились в очередное плавание и она открыла ему, что должна умереть.

— Мне очень жаль, — еле слышно произнесла Мадлен.

— Чего?

Ей хотелось выразить ему свое сочувствие, но она не решилась.

— Что я вам так навязалась.

Он улыбнулся.

— Может, оно и к лучшему. Куда бы вы еще пошли?

Это было задумано как шутка, но она вздрогнула, как от удара.

— Не знаю. У меня нет денег. Не просто с собой — вообще нет.

— Вы же знаменитость. Ваше лицо встречаешь повсюду. У вас должны быть…

— Нет. Я все истратила. Ничего не осталось.

— Значит, вы нищая?

Ирония в его голосе больно ужалила Мадлен в самое сердце.

— Да, нищая. Ни денег, ни друзей, ни семьи.

— Плохо, — сказал Энрико и понял, что больше не нужно ничего говорить.

Немного погодя она сама заговорила:

— Я слышала, у вас есть бабушка и сыновья. Должно быть, очень приятно иметь семью. Вы их любите?

— Конечно. А вы, Мадлен? Вы любите своих родных? Неужели у вас совсем никого нет?

— У меня есть тетя и двоюродная сестра — все равно что родная. Но я предала их. Особенно кузину. Если бы у меня хватило мужества искупить свою вину! Но уже поздно. Она никогда не простит.

Сама того не зная, Мадлен затронула самое больное место, пробудила угрызения совести, преследовавшие Энрико после смерти Росарии. Он и раньше винил себя, но ничего не мог предпринять, потому что Росария любила Серджио и, несмотря на случившееся с Арсенио, заступалась за него.

Он резко поднялся и отошел к другому борту. Слова Мадлен неотвязно звучали в мозгу. «Я предала их… Если бы у меня хватило мужества искупить свою вину! Но уже поздно…»

Пять лет назад он упрятал Арсенио в лечебницу для душевнобольных, и с тех пор не проходило дня, чтобы он не спрашивал себя: кто дал ему право судить и решать судьбу брата? Он уговаривал себя: это было сделано для его же блага, — но в глубине души сознавал, что Арсенио заперли из-за имени, которое он повторял в бреду. Только семья Таралло имела право знать о bottega и о том, что причиной его безумия послужило то, что произошло с Оливией.

Тогда Сильвестра отказала Серджио от дома, но не выдала полиции. Впрочем, она знала только часть правды. Никто из них — ни она, ни Энрико — не знал всего, что произошло в ту роковую ночь. Возможно, докопавшись до истины, он сумел бы искупить вину и вернуть Арсенио домой. Но всей истиной владел только Серджио, а он никогда не скажет.