Западня, или Исповедь девственницы - [12]

Из дома Аннелоре позвонила Рихарду. Подошел его дворецкий негр, Сол, и Анне сразу сказала ему, чтобы он записывал. Рихард плохо слышал, по телефону почти совсем ничего не мог разобрать, и Сол важные разговоры сразу записывал и давал для ответа барону. Он записал, что Анне совершенно случайно познакомилась с очень милой дамой, русской, она — посол, но это ничего не значит, просто дама сама по себе мила и приветлива и любит живопись и папину картину, которая висела в том доме, где они встретились, восприняла с восторгом и, как показалось Анне, глубиной. А когда разговор вообще перешел на живопись, дама — ее зовут Наталья, Натали — сказала с грустью, что сейчас перенеслась бы в Россию, чтобы еще и еще пойти в Третьяковскую галерею и в Музей изящных искусств… Тогда Анне предложила ей, что поговорит с Рихардом, и возможно, если он согласится, они и посмотрят вместе галерею живописи и всего прочего, каких, может быть, мадам посол и не видела…

Вот такое было письмо.

Ответа не было довольно долго. Анне не могла видеть, как поморщился барон, читая его и думая о том, что согласиться придется, но ему вовсе не хочется никого принимать, тем более посла-даму.

Но барон был светским человеком и им и оставался, вот по этому и не было долго ответа. Наконец он тяжко вздохнул и написал — говорить он стал тоже с трудом: «Хорошо, Анне, раз уж ты обещала, пусть это будет через неделю, вот в такое же время — не позже». Сол передал ответ, Анне рассыпалась в благодарностях и извинениях, и они распрощались.

Да, с Рихардом становится все труднее и труднее общаться. И как пройдет этот просмотр? Как эти двое примут друг друга? Тут уж Анне придется потрудиться в поте, как говорится, лица. Ну что ж, она обязана. Но только этот визит, и все. Больше она пальцем не пошевелит, чтобы что-нибудь сделать для Динара.

Аннелоре, не раздумывая, позвонила Наташе и сказала, что барон Фрайбах ждет их через неделю в такое же время в замке, что он был в восхищении от перспективы познакомиться с мадам Натали и показать ей свои сокровища.

Наташа про себя усмехнулась: ну вот, начало положено. Начало какой-то истории, наверняка темной, других у нее не бывает.

А В РОССИИ ДОЖДИ КОСЫЕ…

А в деревне Супонево, что в России, стояла настоящая, довольно лютая зима… В одном из полубараков-полуизб, в захламленной душной комнате за столом, покрытым засаленной клеенкой, за бутылкой самогона и тарелкой маринованных грибов сидел Санек и горестно выпивал. Один.

Думал он о своей пропащей жизни. Приходили до слез обидные мысли. Воспоминания. Когда жива была Маринка, то ничего от нее, кроме тычков, он не видел, а как пришили ее, вроде бы и потерял что-то. Когда ему позвонили и сказали про то, что с ней случилось, он пить не стал — ну, так, стакан, разве это питье? — нарядился, взял все деньги, какие были. Танька, конечно, тоже собралась с ним, но он не позволил. Почему? Он и сам не знал, но сказал строго: не поедешь. Поминками распоряжалась соседка-старуха и Маринкина подружка Лерка, бабенка фигуристая, и морда смазливая. Санек на нее глаз положил, хотел примазаться, но так напился, что себя не помнил и очнулся уже в электричке с бутылкой водки в кармане и бутербродами в салфетке. Кто его провожал — не помнил. Дома Татьяна все расспрашивала, мол, как с квартирой Маринкиной… А что он мог казать?

Она его и настропалила снова поехать и права покачать.

Брат он родной Маринкин или не брат? Кому квартира достанется? Чужим людям?

Татьяна так пропилила его с этой квартирой, что он собрался в Москву. Татьяна отрядила с ним Катьку, самую серьезную из их детей.

Приехали, подошли к квартире, а она запечатанная… Санек с Катериной зашли к соседке-старухе. Та же на все его расспросы отвечала: «Не знаю». А про квартиру сказала, что пришли с милицией, опечатали и чтоб она присматривала, если кто лезть будет, и в милицию сразу сообщила.

Хорошо, рано они приехали, день еще был. Поэтому не стал больше Санек эту зловредную старуху расспрашивать, а рванул в домоуправление. Там сидела за письменным большим столом толстая баба с куделью на голове и намазанная так, как у них в Супоневе самые бросовые девки не красятся, а бабе уж крепко за сорок — точно!

Баба эта, Алла Степановна, как она себя назвала, сказала, что у Марины завещания не было и с квартирой будут неясности, что пока пусть он едет домой и оставит свой адрес, а она, Алла Степановна, ему сообщит, когда будет решение. А решает не она, а муниципалитет. Тогда он сказал, что все равно он в квартире ночевать будет, потому что ему с дочкой деваться некуда, а завтра сам пойдет в этот муниципалитет и все будет знать, как и что. На что эта Алла сказала, что сейчас в квартиру входить нельзя. Но он уже ее не слушал, потому что принял самогону, который с собой припас.

Пошли они снова к квартире, он стал печать с двери отколупывать, а Катерина рядом чуть не плакала: пап, не надо, заберут! Но он сказал, что ничего с ними не сделают. Но пока он отколупывал, пришел милиционер и с ним два амбала молодых. Взяли его под руки и вынесли во двор. Катька ревела белугой, а он и вырваться не мог, только матерился. Ну, в конце, отсидел он сутки в отделении за хулиганство, но принесли ему кое-какие Маринкины вещи — кофты какие-то, сумку, книжку записную, а зачем она ему? Хотел все это выкинуть, но Катька сказала: