Западня для леших - [14]

Однако вскоре ему пришлось переключить внимание на большую группу опричников, собравшихся у коновязи. Те уже не орали во всю глотку, а вполголоса о чем-то переговаривались, поглядывая в сторону дружинников, и время от времени громко ржали. Вскоре от группы отделился высокий широкоплечий детина и неспешно направился к лешим, слегка переваливаясь на коротковатых толстенных ногах. Руки у него были не намного тоньше ног.

– А ну, чегось тута встали! Расступись-ка! – Детина попытался толкнуть Михася плечом, припечатать к столбу коновязи.

Михась, не вынимая рук из карманов шаровар, неуловимым движением ушел вправо и подсек опорную ногу. Со стороны могло показаться, что детина сам споткнулся в пыли и шмякнулся носом о коновязь.

– Ох, как ты неловко-то! – сочувственно воскликнул Михась, бросившись поднимать детину, и незаметно ткнул ему двумя пальцами чуть пониже уха. Детина сомлел и никак не хотел вставать. Из расквашенного носа текла кровь.

– Ребятушки, подсобите! – крикнул Михась опричникам, сам втроем с бойцами суетливо и безуспешно пытаясь поставить на ноги неподъемную тушу.

Опричники с удивленными возгласами и смешками подошли, подняли детину, оттащили к колодцу, прислонили к срубу, окатили из ведра. Тот заворочал головой, захлопал глазами.

– Поскользнулся, оступился! – на все лады зубоскалили опричники.

Детина порывался вскочить на нетвердые еще ноги и отомстить, толком не понимая, кому и, главное, – за что. Все произошло так быстро и незаметно, что он и сам думал, что случайно запнулся и треснулся о коновязь. Его насильно усадили обратно, шепотом напомнив, что людишек Ропши Басманов велел не обижать: государево дело!

На дворцовом крыльце показались Ропша с Дымком и – редкая честь! – вышедший самолично проводить их Басманов-старший. Они захватили самый конец разыгравшейся во дворе сценки. Михась взглядом успокоил своих, а Басманов, нахмурив брови, незаметно погрозил опричникам. Лешие кинулись подавать коня боярину, подсаживать его в седло. Скромная кавалькада, провожаемая насмешливыми взглядами опричников, покинула царский двор.

После того как лешие благополучно вернулись от царя, полная готовность бойцам была отменена и прозвучала команда к обеду. Хотя, по правде говоря, ни Ропша, ни Дымок так и не уловили сути разыгравшегося в царских палатах лицедейства, и тревога не покинула их. Они сошлись во мнении, что что-то здесь не чисто и нужно держать ухо востро. Однако, кроме вышеупомянутых соображений общего характера, отнюдь не блещущих, как понимали оба начальника, глубиной и оригинальностью, ничего более конкретного они пока не смогли придумать. Ропша послал своих людей подготовить встречу Дымка с митрополитом. С ними отправились осваивать обстановку бойцы особого подразделения, так и не проявившие себя по пути следования кавалькады во дворец и обратно.

– А пока суд да дело, – сказал после заслуженно обильной трапезы Ропша, – мы с тобой, Дмитрий свет-Васильевич, отправимся-ка в гости к достойным людям, чтобы в избе сычами-то не сидеть. Деревенщине вроде тебя следует шастать по Москве с разинутым ртом – в друзья местной знати набиваться. Вот и пойдем поклонимся князю Юрию для начала. Он, как-никак, мой да твой дальний сродственник по прабабушке. Да и человек он хороший, что по нынешним временам редкость удивительная.

Стоял теплый летний вечер. Ропша и Дымок с несколькими «слугами» в легкой амуниции подъехали к высокому терему князя, украшенному веселыми расписными башенками. Терем находился в густозаселенном районе города, поэтому вокруг него не было такой обширной усадьбы, как в загородном доме Ропши. Двор был небольшой, с конюшнями, службами и огородом. На красное крыльцо, покрытое навесом, поддерживаемым резными столбиками, встречать леших вышел сам князь, он троекратно расцеловался с Ропшей, по-отечески похлопал по плечу Дымка:

– Заходите, гости дорогие! Встречаю вас по-простому, по-родственному, уж не обессудьте!

В невысокой просторной горнице был уже накрыт обильный стол. Прием «по-родственному» состоял не только в простой домашней одежде князя, малом количестве слуг и скромной – не парадной – сервировке. Главное заключалось в том, что за столом, на скамьях, покрытых бархатными подушками, сидели, встречая дальнюю родню, жена и дочь князя Юрия.

– Вот, познакомьтесь с красавицами моими: княгинюшкой и княжной, Марьей и Анастасией, – с добродушной гордостью пробасил князь.

Они действительно были красивы той спокойной русскою красотой, которая вносит в душу не смятение и страсти, а счастливое умиротворение. Мать и дочь были похожи друг на друга, только волосы и брови у княжны были темнее и стан тоньше. Она сидела, опустив голову, потупив глаза: не часто доводилось женщинам из высшего сословия пировать за одним столом с гостями мужеского пола. Светлица в тереме, хороводы с подружками и качели летом в саду, катание в закрытом возке зимой – вот и все радости светской жизни русских боярынь. Конечно же, они часто ходили в церковь, но у многих были свои домашние часовни и, как сказали бы на Западе, русские дамы практически не показывались в свете. Дымок, разумеется, хорошо знал это разительное различие между русскими и европейскими женщинами, активно ведущими светскую жизнь, бывающими интересными собеседницами, опасными противницами или ценными союзницами в политике и интригах, поэтому он не обратил на княжну и княгиню особого внимания. К тому же одетый по-иностранному леший был тут же втянут князем в удручающе серьезный и традиционный для более-менее образованных русских людей разговор об исконности Руси и гнилости Европы.