Западнорусская Атлантида. Белоруссия на картах Русской цивилизации - [30]
Богданович в своей публицистике в целом остается в русле традиции, выводящей родословную белорусов, великорусов и украинцев из общего источника — Древней Руси. Однако момент выделения белорусов в качестве самостоятельной общности он отодвигает максимально далеко в прошлое — на XIII век, и далее концентрируется на обосновании максимального взаимного обособления великорусов и белорусов.
В аргументации Богдановича присутствует весь «джентльменский набор», использовавшийся и позднейшими белорусскими национал-сепаратистами.
Так, всячески подчеркивается большая «европеизированность» белорусов в сравнении великорусами, в генезисе которых акцентируется финно-угорский и татарский факторы (излюбленнейший аргумент белорусских и украинских сепаратистов, в крайних своих формах доходящий до полного отрицания славянства великороссов).
В языковом вопросе Богданович без зазрения объявляет язык восточных славян ВКЛ белорусским, игнорируя всю сложность и неоднородность языковой ситуации в этом государстве. Разумеется, полностью игнорируются факты сохранявшейся тесной культурно-языковой связи Восточной и Западной Руси посредством общей церковной традиции.
Понятно, что при кодификации белорусского литературного языка действовал принцип его наибольшего дистанцирования от русского. За основу берутся максимально полонизированные говоры, бытовавшие среди мелкой шляхты и панской челяди и к началу ХХ века стремительно выходившие из употребления под воздействием литературного русского языка. Литературный белорусский язык в лексическом плане становился, по сути, калькой с польского, адаптированной к белорусской фонетике и синтаксису.
Новый литературный язык, таким образом, был гибридным по своей природе: в лексическом плане калькируя польский, он вместе с тем, имел восточнославянскую фонетическую и грамматическую основу.
По аналогичной схеме развивался и литературный украинский язык.
Такому навязчивому стремлению дистанцироваться от русского языка способствовало осознание его в качестве главного конкурента и угрозы.
Идею национальной обособленности белорусов и украинцев не приняла значительная часть западнорусской интеллигенции, остававшейся на общерусских позициях; не было широкой поддержки и среди простого народа. Все это вело к радикализации антирусских настроений в среде белорусско-украинских этносепаратистов.
Следствием становится формирование образа «москаля» как главного врага, а стремление дистанцироваться от великорусов обретает весьма уродливые формы, наиболее наглядным проявлением которых становится отрицание какой-либо общности между великорусами, белорусами и украинцами.
На бытовом, «народном» уровне подобные радикальные воззрения поддержки не получают, так как народное сознание, в противоположность интеллигенции, оставалось консервативным, ориентированным на церковную традицию. Однако православная церковь в Новое время выступала не только в качестве хранителя старой церковнославянской книжности, но и как агент влияния русского литературного языка.
Поскольку русский литературный язык так или иначе был тесно связан с церковнославянской традицией и воспринимался как ее светское продолжение, постольку и церковь «благословляла» его использование в таком качестве. Более того, допускалось использование литературного русского и в религиозном обиходе — в 1876 году был издан канонический («синодальный») перевод Библии на русский язык.
В связи с этим можно говорить о том, что православная церковь включалась в процесс национального строительства в качестве одного из ключевых институтов большой русской нации.
Как представляется, церковный фактор был решающим в формировании языковой идентичности белорусов.
Благодаря церкви в сознании простого народа утверждается представление о русском как о «высоком» литературном языке. При этом русский литературный и белорусский разговорный не противопоставляются как разные языки (чего добивались этносепаратисты), а воспринимаются как разные стили («высокий» и «низкий») одного языка. При этом ориентация на «высокий» язык неизбежно вела к сближению разговорной речи с литературным стандартом.
Значение православной церкви как национально-культурного фактора было осознано (хоть и со значительным опозданием в силу преимущественно социалистически-атеистической ориентации) и этносепаратистами. В связи с этим показательны их попытки создать в противовес русскому православию «национальные» церкви с белорусским и украинским языками богослужения. Не менее показательны попытки полонизировать православную церковь на западнобелорусских землях в период их пребывания в составе междвоенной Польши.
Однако, несмотря на все эти эксперименты и исторические перипетии, православная церковь оставалась основным оплотом русского самосознания. В той же межвоенной Польше православная церковь, хоть и административно обособленная, по-прежнему оставалась проводником русской национальной идеи. Красноречивым свидетельством этого являются многочисленные надгробья межвоенного периода на сельских западнобелорусских кладбищах, надписи на которых выполнены на русском языке в дореволюционной орфографии. Как представляется, это показывает, что русский язык воспринимался местным населением как «свой», причем «свой» высокий, сакральный язык.
