Западноевропейская поэзия XX века - [53]

Пожалеть их, выпустить на волю.

Поясок у звезд я попросила,

А у солнца — красную корону,

Говорила я со злой любовью,

Признавалась, что хочу на волю.

Крупный жемчуг мне снизали звезды,

Шапочку мне солнце подарило,

А любовь меня и не слыхала

И была, как дождь, неумолима.

НЕКРОЛОГ Перевод В. Микушевича

И я умру, как многие другие.

Разравнивают грабли пашню лет,

Вписав меня в комки земли сухие.

Бездетная, умру я в дни глухие,

Устало глядя лысым тучам вслед,

Раскинув руки… Никакого эха.

Я кончилась. Была — и нет меня.

Движенью городскому не помеха,

На перекрестке нищий, словно веха.

Худые горсти… Лишь на склоне дня

Упало в шляпу солнце, как монета.

Картошки за него не продадут.

А я сыта и в холоде согрета.

Страсть, ярость, гнев бушуют морем где-то,

Чтобы шумела раковина тут.

Да, прахом стану я, на все согласным,

Вы, соль земли, и после смерти — соль.

Торгаш с глупцом — в довольстве безучастном,

А вы безмолвно ждете в свете красном,

Неумолимо тихие, как боль.

На бледных пальцах ржавчина решетки.

У скольких нож под сердцем не погас.

С добычей вор, у идиотов — плетки.

Меня растопчут грязные подметки.

Я прах, и все-таки я знала вас.

Была я вашим зеркалом увечным.

Лелеял вас мой слишком хрупкий лик.

Ах, что я вам, и в смерти безупречным,

Вам, вашим дням неизгладимо вечным,

Тогда как я — песчинка, проблеск, миг?

Я — глина, я — податливое тленье.

У вас в руках я форму обрела.

Что вам я в строгом вашем отдаленье,

Что сердце вам и все мои моленья,

Что губы вам и вся моя хвала!

ПЕТЕР ХУХЕЛЬ

Петер Хухель (род. в 1903 г.). — Дебютировал в 20-е годы; стихи, написанные при нацизме, опубликовал лишь в 1948 г. Был солдатом вермахта; советский военнопленный; затем принимал активное участие в культурном строительстве в ГДР. В 1949–1962 гг. — главный редактор журнала «Зинн унд Форм» (ГДР). В 60-х годах отходит от общественной деятельности, печатается в основном в ФРГ. С 1971 г. живет в Италии. Лучшие стихи поэта собраны в книге «Шоссе, шоссе» (1963).

ЛЕНИН В РАЗЛИВЕ Перевод Г. Ратгауза

Северным летом в зеленой осоке

Озеро спит. И утренний сон

Белым туманом, чистым и строгим,

От шелеста зыбкой листвы охранен.

Чайка, пугаясь собственной тени,

Чертит спросонья крылом над водой,

Здесь, в первозданном уединенье,

Где обнялись береза с ольхой,

Здесь, у воды туманного края,

Здесь, в шалаше, у туманных озер,

Жил он, как будто бы лес охраняя.

Были с ним чайник, пила и топор.

Сумрачной ранью, северным летом,

Ездил сюда петроградский гонец.

Тот, кто скрывался в прибежище этом,

Ведал все тайны умов и сердец.

Он властно правил ходом времен.

Еще заалеть заря не успела

(Мудрый умеет время ценить,

И любит свое одиночество он), —

Он прял своих мыслей упорную нить,

Писал, и камыш сухой то и дело

Бросал он в костер, и спокоен был взгляд.

Он ежился, зябко на руки дыша.

…Росисто белеет стена шалаша,

Озерные заводи тускло блестят.

Он жил заодно с водою и лесом.

Под старыми ивами, как под навесом,

Укрывшись от солнца, писал он в тени.

Тетради он клал на широкие пни.

Крестьянин, который поблизости жил,

Собрался косить луговую отаву.

И девять дней от зари до зари

Он с ним заодно выкашивал травы,

Работал не хуже, чем все косари:

Он сено косил, потом ворошил,

Потом для просушки он слеги сложил.

Без устали острой косой он махал,

И не было дела желанней и краше:

Коровы без сена и дети без каши

Совсем отощали, народ голодал.

Облачком смутным растаяло лето,

Гром отгремел, начались холода.

И пеленой молочного цвета

К ночи до глаз закрывалась вода.

Ночь была зябкой, но он не продрог.

Не замечая, что чай его стынул,

Березовый сук он к огню пододвинул

И глаз от огня отвести он не мог.

Воронежский пахарь с сохой деревянной,

Рыбак в своей куртке, дырявой и рваной,

Таежник, ловивший зверей в западню, —

Вся Россия стекалась к лесному огню.

Они ни читать, ни писать не умели,

Но в эти недели в просторах страны

Те мысли, что высказал Ленин в апреле,

Повсюду летели, всем были ясны.

А озеро вздулось под черным дождем,

Грозя затопленьем раскидистой иве,

Собранью деревьев над зеркалом вод.

Как в Ясной Поляне, в именье своем,

Граф беседовал с богом, так Ленин в Разливе

Беседовал с теми, чье имя — народ.

Неласково хмурились дни сентября,

Но сено убрать позволяла погода.

Крестьянин пришел, потоптался у входа,

В шалаш заглянул, — не застал косаря.

Коса, обвязанная соломой,

Лежала в сухом и укромном углу,

Висел котелок на рогуле знакомой.

Крестьянин зачем-то потрогал золу…

И долго кричал и звал крестьянин.

Простор откликался, сыр и туманен,

Да гуси летели в тумане сыром,

Печально шумели, махая крылом.

*

Так здравствуй, Октябрь! Звездой путеводной

Ты светишь народам и ночью и днем.

Когда мы встречаем твой день благородный

И праздничный стол украшаем вином,

И крупные, красные яблоки ставим,

И мир, охранивший селенья, мы славим,

Нам вспомнится эта глухая пора, —

Камыш приозерный, холодное лето,

Когда он при звездах вставал до рассвета,

Далекое пламя ночного костра.

ШОССЕ, ШОССЕ, ШОССЕ Перевод А. Ларина

Затравленные закаты

Катящихся в пропасть лет!

Шоссе, шоссе, шоссе.

Шлагбаумы бегства.

Шинный след на полях,

В багровое небо

Глядящих глазами

Подыхающих лошадей.

Ночи. Харкотина в легких,

Беглецов неживое дыханье,

Выстрелы

Прямо закату в висок.