Западноевропейская литература ХХ века - [47]

Пьеса «Добрый человек из Сезуана» (1941) – притча о добре, рассказанная в форме нравоучительной сказки водоносом Ваном. Место действия – китайская провинция Сычуань, лишенная социально-исторической конкретности, приобретает черты некоего сказочного вневременного пространства, «некоторого царства, некоторого государства». В ремарке Брехт поясняет, что подобное может произойти в любом месте на земном шаре. Сюжет пьесы условен и традиционен в соответствии с жанровой спецификой.

Главная героиня – Шен Де – олицетворение добра, идеальной нормы поведения. Получая в награду от богов табачную лавку, она не может оставаться равнодушной к нищете и горю: «Сострадание терзало меня... Я видела нищету... Дарить – было моим наслаждением. Я видела счастливое лицо – и чувствовала себя на седьмом небе». Но безграничная доброта Шен Де обора-

чивается для нее бедствием и разорением: сын, испытывая муки голода, роется в помойном ведре; бедняки, которым она помогала, разоряют ее. Шен Де оказывается не только жертвой неблагодарности, но и жертвой несчастной любви. Вся логика событий приводит героиню к выводу, что выжить, исповедуя абсолютное добро, невозможно. И тогда на сцене появляется Шой Да, призрачный брат Шен Де. Шой Да руководствуется только трезвым расчетом, собственными интересами. Это порождение обстоятельств и необходимости выжить в мире равнодушия и зла. Шой Да и Шен Де, они оба – это я:

...Ах, ваш мир жесток! Слишком много нужды.

Протягиваешь руку бедняку, а он вырывает ее!

Помогаешь пропащему человеку – и пропадаешь сам!

Кто не ест мяса – умирает. Как же я могла не стать злой.

...Груз добрых намерений вгонял меня в землю,

Зато, когда я совершала несправедливость,

Я ела хорошее мясо и становилась сильной.

Наверно, есть какая-то фальшь в вашем мире.

Почему Зло в цене, а Добро в опале?

Это признание Шен Де богам как бы подводит к мысли о Всесилии Зла. Но детерминизм конфликта «очуждается» в пьесе сценическим действием. Фабульный финал притчи, не совпадая с авторским комментарием, ведет читателя / зрителя к постижению подлинных законов бытия. Инерция мышления, компромиссы, равнодушие, корысть – олицетворение неподвижной стихии жизни, «объективной видимости». Брехтовский катарсис, отбрасывая дуалистический взгляд на мир, утверждает в качестве основного закона «кристаллизацию прекрасного»:

Попробуйте для доброго найти

К хорошему – хорошие пути.

Плохой конец – заранее отброшен.

Он должен, должен, должен быть хорошим!

Афоризм Брехта «очуждает» молву, срывая сочувствие и жалость к Шен Де – жертве обстоятельств и несчастной любви: «Страдания любви есть всего лишь страдания от глупости». Страдания и инерция мышления, в концепции Брехта, препятствуют человеку найти свою подлинную, а не фиктивную судьбу.

«Кавказский меловой круг» (1945) принадлежит к наиболее известным пьесам-притчам Брехта. В отличие от «Доброго человека из Сезуана», здесь раскрывается героическая ситуация, которая требует бескомпромиссного следования этическим нормам жизни. Двуплановость этой драмы обусловлена принципом «эпического театра»: несовпадением фабулы и сценического действия. В фабуле изображена стихия «объективной видимости» – стихия зла, конформизма, жестокости.

Страх за собственную жизнь перевешивает материнскую любовь губернаторши, которая ради спасения бросает собственного сына. «Объективной видимости» в драме противопоставлены подлинные этические законы, воплощенные в позиции Груше. Груше несет в себе обаяние вечной женственности. Рискуя жизнью, она спасает Михаила и становится его второй матерью. Фабула перебивается знаменитым зонгом, в котором Груше словно услышала слова брошенного малыша:

Знай, женщина, кто не идет на зов беды,

Кто глух к мольбе, тот не услышит никогда

Ни ласкового голоса любви,

Ни щебета дрозда, ни радостного вздоха.

«Очуждение» Брехта прорывается сквозь «пелену видимости» к фундаментальным законам бытия: душа доброго человека всегда откликается на чужую беду.

Сцена суда, который вершит Аздак, представляет в концентрированном виде притчу о природной доброте, противопоставленной «объективной видимости»: оспариваются права матери настоящей и матери приемной. Аздак чертит меловой круг, по краям которого ставит Груше и губернаторшу, а в центр – Михаила. Условия суда следующие – матерью будет признана та, кто перетянет Михаила. Груше, боясь причинить мальчику боль, сразу же отказывается от этого испытания, соглашаясь добровольно отдать Михаила его настоящей матери. Судья Аздак выносит мудрое решение – он отдает Михаила Груше, так как именно в ней воплощен безошибочный врожденный инстинкт доброты.

В притче – философское обобщение Брехта: человеческая одаренность, несмотря на давление неблагоприятных обстоятельств, всегда бывает вознаграждена.

Брехт создал новую драматургию, разрушив «иллюзию достоверности», штампы и стереотипы обиходного сознания. Брехтовское «озарение» (катарсис), отвергая фаталистическую предопределенность страданий и бед жизни, утверждает «кристаллизацию прекрасного», закон вечного совершенства форм. Афоризмы Брехта утверждают новую истину, освобожденную от «объективной видимости», от «молвы» и «сплетни». Декламационность, дидактичность, призыв, присущие брехтовскому театру, обусловлены верой драматурга в «революционарную» функцию искусства.