Запад - [18]

— Мне нельзя жить, — быстро возразила я. — Мне надо к приюту.

— Да хоть переночуешь, неугомонная!

Я чувствовала, что Бранко чего-то недоговаривает, где-то юлит. Ему почему-то не хотелось отпускать меня искать весточку от Яринки, не хотелось даже на время оставлять одну.

— Всё-таки не понимаю, почему мне нельзя не ходить с тобой в Москву, — я снова попробовала закинуть удочку. — Ты же всё равно оставишь машину где-то за городом, а потом вернёшься за ней? Я бы могла…

— Нет! — рявкнул Бранко и, кажется, даже стукнул кулаками по земле.

Я демонстративно надулась.

— Ты не думаешь о том, что в городе на меня будут все пялиться? Может, я стесняюсь в таком виде? Сам нарисовал мне уродство…

Но хитрость не прокатила. Бранко только махнул рукой.

— Рассказывай! Застесняешься ты, как же. Я бы ещё поверил, что ты опасаешься излишнего внимания, но что комплексуешь из-за родимого пятна — смешно. Только не ты.

Его слова мне неожиданно польстили. Выходит, не выгляжу я дурочкой, а? Не произвожу впечатления содержанки-пустышки, зацикленной на своих внешних данных?

Эту ночь я тоже спала хорошо. И снился мне совершенно сумасшедший сон-калейдоскоп, в котором с дикой скоростью крутились, перемешивались и составляли самые безумные узоры разноцветные осколки моей жизни. Но больше всего запомнился почему-то Ральф. Точнее, его глаза, то тёпло-карие, цвета крепкой заварки, то холодно-чёрные. Среди других осколков-эпизодов они встречались чаще всего, и проснулась я с мыслями о нём. Даже по уже забытой привычке лениво перекатилась влево, ожидая, что сейчас прижмусь боком к твёрдому мужскому телу… но вместо этого почувствовала лишь зябкий утренний воздух в прорези спального мешка. Проснулась окончательно. Села, растерянно моргая.

Бранко ещё спал, восход только-только зазолотился на востоке, и над речушкой стоял туман. Я хотела снова попытаться уснуть, но вместо этого начала вспоминать Ральфа, точнее, то, как уютно и спокойно было просыпаться рядом с ним. Как он, не открывая глаз, одной рукой сгребал меня в охапку, подтягивал к себе и тепло дышал в затылок, пока остатки сна окончательно не покидали нас обоих. А от запоздалого понимания того, что этого больше никогда не будет, мне стало тоскливо и одиноко.

Я даже свернулась калачиком у себя в спальнике, почти уткнувшись носом в собственные колени, словно собираясь заплакать. Не заплакала, конечно, но в своём воображении позволила себе ещё немного понежиться в объятиях далёкого теперь и наверняка навсегда потерянного первого моего мужчины.

Но к завтраку мимолётная тоска по Доннелу прошла без следа. Даже вспоминать о ней стало странно, и я решила, что было это просто эхом сна. Мы с Бранко не стали разводить костёр и даже не поели толком — оба торопились в дорогу. И очень скоро перед моими глазами снова мелькали, сменяя друг друга, пейзажи, залитые встающим солнцем. Этот день тоже обещал летнюю погоду, несмотря на то, что ехали мы всё время строго на север.

Приближение Москвы я угадала задолго до того, как увидела на придорожном указателе отметку в сто километров. Даже не по тому, что на трассе появилось больше машин, не по тому, насколько шире и ровнее стала сама трасса, не по тому, насколько менее зелёными и более застроенными становились её обочины, но неким внутренним наитием, почти первобытным чутьём. Так, наверное, звери в тайге ещё за десятки вёрст чуют приближение лесного пожара.

Что-то такое же неизмеримо огромное, шумное и могучее сейчас было впереди, приближалось с каждым оборотом колёс, заставляя сердце биться чаще, а волоски на коже приподниматься дыбом. Я невольно вспоминала всё, что когда-либо читала и видела о Москве, и неожиданно порадовалась тому, что Бранко настоял на моём появлении в столице. Самого Бранко, казалось, тоже не оставляло равнодушным скорое окончание путешествия: он был бледен, сосредоточен и молчалив.

В этом сосредоточенном молчании мы и достигли трёхуровневой развязки дорог. Такое я видела впервые и разинула рот. Трасса, по которой мы следовали, впереди изгибалась дугой и уходила вниз, под другую трассу, пришедшую откуда-то с востока и поднимающуюся, чтобы пропустить под собой дороги поменьше. А ещё выше, над ней, непонятно как держалось в воздухе гигантское бетонное кольцо, по которому тоже неслись автомобили, кажущиеся снизу игрушками.

— Ох! — вырвалось у меня, но Бранко понял это по-своему, озабоченно кивнул.

— Ты права, становится слишком оживлённо. Пора бросать машину.

До этого я думала, что слово «бросать» означает что-то другое. Например, что мы найдём платную стоянку, где не задают лишних вопросов, и оставим автомобиль там, на всякий случай дожидаться нашего возвращения. Но Бранко сделал проще. Перед самой развязкой он съехал с трассы в неприметную колею. По ней мы, трясясь и подпрыгивая на ухабах, добрались туда, где низкорослые деревья и кусты росли погуще. Остановились. Бранко какое-то время сидел, безучастно глядя перед собой, а я затаила дыхание. Наконец спутник ровно заговорил:

— Лишнего не берём. Не думаю, что мы вернёмся за машиной при любом раскладе.

Я запоздало задалась вопросом — а откуда он вообще взял эту машину, чья она? Но решила, что это уже не имеет значения.