Запад изнутри - [24]

   Основания для национальной идентификации всегда субъективны. Они определяются популярной мифологией, семейным воспитанием, детскими впечатлениями улицы, случайными настроениями, интригами политиков, самолюбием и воображением выдающихся современников и еще тысячью факторов. Однако, сложность жизни в том и состоит, что неконтролируемые субъективные факторы не только существуют, но и фактически определяют объективные события. Например, субъективная оценка русским мужиком намерений своего правительства уже 80 лет определяет сельскохозяйственный кризис в России, капризные оттенки настроений американца ведут к колебаниям политического курса США, а предрассудки арабов в течение полувека обрекают их на положение отсталых стран. Субъективное состояние русского еврея, которое невозможно ни предопределить, ни измерить, объективно изменяет демографический баланс Израиля, который, напротив, очень точно выражается в цифрах.

   Этот странный феномен легко получает свое объяснение, если оставить квазинаучную схоластику, ищущую призрачных "объективных признаков нации" и обратиться к близким человеческой природе определениям: "Этнос - это свойство вида Гомо сапиенс группироваться так, чтобы можно было противопоставить себя и "своих" (иногда близких, а часто довольно далеких) всему остальному миру. Принадлежность к тому или иному этносу воспринимается самим субъектом непосредственно, а окружающими констатируется, как факт, не подлежащий сомнению. Следовательно, в основе этнической диагностики лежит ощущение." ³   

   ³ Хотя Л.Н. Гумилев, которому принадлежит эта фраза, справедливо обвинялся в антисемитизме, он обладал проницательной интуицией националиста во всем, что касалось субъективного фактора в истории. Это его определение относится не к евреям, а к русскому народу, которому тоже не всегда легко дается ощущение своего единства.

   Здесь важна не только субъективность чувств самого человека, но также и чувств его окружения. Только согласие, взаимность этих двух субъективностей, осмысленные в их столкновении, в общем культурном контексте, обеспечивают несомненную идентификацию. "Свои" для российских евреев, пока что, только они сами. (В российском окружении у евреев есть общий контекст с окружением, но редко есть согласие. В Израиле есть согласие, но зато отсутствует общий контекст).

   Когда ты чувствуешь себя евреем и окружающие именно так тебя и видят, в душе не возникает повода для разлада. Но, если вообразить о себе невесть что (например, со щегольским оттенком: я - гражданин мира, я - русский интеллигент, я - европеец и живу вне наций), а окружающие не смогут при этом избавиться от непосредственного впечатления от моей экзотической внешности или чрезмерной еврейской живости - конфликт неминуем. В империальных государствах всегда есть нужда в трезвом, трудолюбивом, законопослушном элементе, и отношение к меньшинствам оказывается разным со стороны разных кругов и политических партий в связи с разницей их целей и идеалов. Человек, проводящий свои дни в близком социальном кругу, где его ценят за личные достоинства, может и забыть про свою идентификацию, светскую или религиозную. Однако при легчайшем социальном сдвиге в обществе ему могут о ней напомнить. Т.к. согласие со средой не может быть вневременным и универсальным (в одной среде так, а в другой - иначе), в российском воздухе уже более ста лет висит эта проблематичность, отражающаяся в вечных спорах, кто еврей, а кто - нееврей. Сами эти споры есть форма существования еврейской идентификации в России.

   Как посмотришь с холодным вниманьем вокруг - сговора нет и внутри еврейского народа. По-видимому, еще долго предстоит нам сохранять нашу специфическую идентификацию - русских евреев. Быть может, до поры, пока остаются еще евреи в России? Не в том ли сермяжная правда?

   Конечно, еврейское самосознание бывших советских граждан кажется построенным на песке. Но, будучи плотно уложен в мешки, песок может служить очень надежным оружием, оборонительным и даже наступательным. А для закладки фундаментов песок (в правильном соотношении с чем-то еще) является стандартным материалом от начала времен.

   И недавние перемены в России не дают еврею строгой однозначности. Его настроение все время колеблется между верностью его русской культуре и привычной социальной роли квалифицированного (а, значит, и привилегированного) меньшинства и мятежом против перманентной уязвимости своего положения инородца. Религиозная идентификация значительно облегчила бы для нас этот мучительный выбор. В англо-саксонских странах, где идентификация любой группы традиционно определяется по типу церковной общины, нет подобного раздвоения, несмотря на существование и антисемитизма, и ассимиляции. Возвращающаяся христианизация России все чаще будет ставить еврея в положение, когда и ему придется определять свою принадлежность, по крайней мере, формально, исходя из религии.

   То, что русский еврей, в конечном счете, решает проблему своей идентификации не разумом, а сердцем (у кого - какое), означает, в сущности, что в его смысле эта идентификация тоже религиозна. Конфликт, в который он вступает в Израиле, - это конфликт различного понимания религиозных ценностей.