Запад и Русь: истоки противостояния - [66]

История знает как минимум одного римского императора, являвшегося жрецом финикийского культа. Его звали Гелиогабал (Элагобал) по имени семитского Бога Солнца Элагобала (от семитского «Эль» — бог). Такими же жрецами были его прадед, дед и отец — сенатор Секст Варий Марцелл[110].

Даже храм, подобный иудейскому, но посвященный богу Солнца, был выстроен при Гелиогабале на Палатине. И главным священным предметом в нем, что особенно любопытно, был черный камень, будто бы олицетворяющий Солнце. Не такому ли камню поклоняются современные мусульмане, наследники древних иудеев и финикийцев, имя бога которых, Аллаха, производно от того же семитского корня «Эль»?

Рис. 9. Карта Финикии с городами Тиром, Сидоном и их колониями

Примечательно, что главным архитектором Храма Соломона был тирский, т. е. финикийский, инженер Хирам (Хирам Абифф в масонской версии, царь Тира Хирам I или просто ремесленник Хирам в библейской версии). Вряд ли иудеи доверили бы сооружение святыни совсем уж постороннему, из чего можно сделать вывод если не о тождестве финикийцев и евреев, то хотя бы о наличии между ними близкородственных и конфессиональных связей.

Это, к слову сказать, подтверждает Иосиф Флавий в «Иудейских древностях», называя Хирама израильтянином по отцу: «Теперь Соломон послал за ремесленником из Тира, которого звали Хирам: он был по происхождению из колена Нефелим, со стороны его матери (она была из этого колена), а его отец был Ур, из израильтян».

Даже само имя этого Хирама — кем бы он ни был — созвучно названию иудейской святыни, что лишний раз свидетельствует в пользу данного вывода. Именем иноверца не стали бы называть святое место.

Общепринятым является мнение о существовании кардинальных различий между культами иудеев и финикийцев. Даже многочисленные данные о наличии параллелей между ними не препятствуют этому мнению. Иудеи-де были единобожниками в отличие от финикийцев, поклоняющихся целому пантеону богов. Но на примере с древними римлянами мы уже убедились в обманчивости таких взглядов. Достаточно наличия верховного божества в пантеоне, чтобы можно было говорить о единобожии. А кем, если не верховным богом, был бог Солнца финикийцев? Все эти многочисленные Ваалы, Молохи, Астарты и др. не в состоянии опровергнуть очевидное. Мы ведь не считаем язычеством христианство из-за наличия в нем понятия о Троице. Ее принято считать примером триединства божественных проявлений. То же самое можно сказать о духах и силах природы, почитаемых до сих пор христианами, точнее — суеверной их частью. Их тоже можно считать проявлениями единого Бога, не выходя, таким образом, за рамки монотеизма.

Но вернемся к принцессе. Даже само имя ее навевает мысли о том, что она олицетворяла собой еврейство. Итак, некая заморская скандалистка (здесь в уме всплывает Запад Европы, т. е. Франция) использовала Зевса для похищения священной составляющей финикийского (иудейского) царства — его принцессы, давшей имя и царственную династию дотоле безымянным и диким варварским территориям. Нетрудно угадать во всем этом мотив авиньонского пленения пап (вавилонского пленения евреев), где протоиудейское, провизантийское папство (похищенное священство), претерпев соответствующую метаморфозу, стало распространителем христианства по всей Европе.

Так Европа была похищена у взрастившей и вскормившей ее Азии.

И здесь вспоминается описание штурма и разграбления Константинополя, который как раз и явился прообразом этой самой Азии — кормилицы и наставницы Европы. Ведь не только священство было похищено у Азии путем пленения пап, но и немалые материальные и культурные ценности, вывезенные в ходе штурма столицы Византии.

К слову сказать, ограбление и упадок Константинополя стали происходить задолго до рокового штурма 1204 года. Это является лишним свидетельством того, что штурм тот не являлся досадным недоразумением и был продолжением политики, не имеющей ничего общего с защитой христианских святынь.

Уже во время I крестового похода не удалось избежать грабежей и поджогов в предместьях столицы, ставших перевалочным пунктом для крестьянского ополчения, возглавляемого Петром Пустынником. Ненависть к византийцам просто зашкаливала, чего не было бы, если б крестоносцы и вправду собрались защищать Византию от сельджуков.

А в апреле 1097 года в окрестностях столицы и даже на ее стенах вспыхнула настоящая битва между византийцами и рыцарством лотарингского герцога Готфрида Бульонского. Только благодаря личной гвардии императора Алексея Комнина византийцам удалось одержать победу. Впрочем, победа та была непрочной и императору пришлось откупаться от рыцарей деньгами, после чего они были переправлены от греха подальше на другой берег Босфора.

Дальше — больше. Воспользовавшись слабостью империи, стал вынашивать план осады Константинополя с суши и с моря Фридрих Барбаросса. В союзники он пытался привлечь Венецию и Геную. Впрочем, о «самостийных» начинаниях императора уже упоминалось в связи с вводом им в обращение эпитета «Священная» в отношении возглавляемого им образования.

Однако настоящей катастрофой для Константинополя стал апрельский штурм 1204 года. Тогда было похищено и вывезено из столицы огромное количество материальных и культурных ценностей. Константинополь того времени являлся настоящей столицей мира и их количество там не поддавалось оценке. «Там было, — писал амьенский рыцарь Робер де Клари, автор мемуаров «Завоевание Константинополя», — такое изобилие богатств, так много золотой и серебряной утвари, так много драгоценных камней, что казалось поистине чудом, как свезено сюда такое великолепное богатство. Со дня сотворения мира не видано и не собрано было подобных сокровищ, столь великолепных и драгоценных… И в сорока богатейших городах земли, я полагаю, не было столько богатств, сколько их было в Константинополе!».