Занзибар, или Последняя причина - [52]

Пастор наблюдал, как они вошли в церковь, где пробыли довольно долго. Выйдя оттуда, они стали обсуждать что-то, и один из них показал на дом пастора. Хеландер держался на некотором расстоянии от окна, так что они никак не могли его видеть. И только когда они подошли к дому и он понял, что через несколько секунд они в него войдут, он оперся спиной об оконную раму. Он ждал их. Он слышал, как они звонили и стучали в дверь. Хеландер прислонил правый костыль к стене, опершись на подоконник и держа под мышкой левый костыль. Дверь внизу открыла разбуженная экономка, пастор услышал короткую, словно барабанную дробь, перепалку, а затем шаги: сброд поднимался по лестнице. Он еще сильнее облокотился о раму, которая теперь была для него не частью окна, а стеной бокового нефа церкви, гигантской красной кирпичной церкви Св. Георга, и он медленно поднял пистолет, чувствуя за спиной эту стену.

И вдруг он снова вспомнил сегодняшний ночной сон, гостиничный номер в Лилле и самоубийцу, сон во всей его абсурдности и безнадежности, и пастор внезапно понял, почему он решился стрелять. Он решился стрелять потому, что залп из его пистолета разрушит неподвижность и безутешность мира. В огневых ударах его пистолета мир хоть на долю секунды должен стать живым. Как глупо с моей стороны, подумал пастор, полагать, будто я стреляю, чтобы покарать Бога. Это Бог заставляет меня стрелять, потому что любит жизнь.

Первым в дверь вошел один из штатских. Хеландер сразил его наповал. Тот опрокинулся назад, как большая кукла, при этом его шляпа слетела с головы и медленно вкатилась в комнату. Он лежал в своем черном пальто на пороге. Второй, намеревавшийся было последовать за ним, один из двоих в форме, молниеносно отскочил назад; Хеландер услышал взволнованные крики и затем голос экономки, которая начала отчаянно кричать. Он был абсолютно спокоен и ждал, что будет дальше. Он подумал вдруг о том, что в память рыбаков, не вернувшихся из плавания, в церкви вешали таблички, на которых было указано имя, и под именем подпись: «Умер в сапогах». Если они повесят такую табличку с моим именем, подумал пастор, и с улыбкой почти пожелал себе этого, то им придется написать: «Пастор Хеландер. Умер в одном сапоге».

Господи, вспомнил он вдруг, надпись! Сейчас она должна наконец появиться, надпись на стене моей церкви. Надпись, которую я ждал всю жизнь. Он обернулся и посмотрел на стену, и пока он читал надпись, он едва почувствовал, как в него ворвался огонь, он только подумал, что жив, а в это мгновение в нем уже пылали маленькие горячие огни. Они прорывали его телесную оболочку со всех сторон.

ЮНГА

Все послеобеденные часы они плыли вдоль берега на восток:, и Кнудсен давно уже разрешил девушке снова выйти на палубу, потому что они добились своего и опасность им больше не угрожала. Юнга заметил, что Кнудсен не приближается ни к одной из небольших гаваней, мимо которых они проплывали, он знал, что Кнудсен не хотел рисковать, потому что в порту ему не миновать таможенных формальностей. Между четырьмя и пятью Кнудсен остановил катер у мостика, принадлежащего дому, наглухо огороженному со всех сторон: кроме соснового леса и нескольких серых скал, ничего не было видно. Юнга спрыгнул на мостик и закрепил лодку; Кнудсен велел ему стеречь катер и никуда не уходить, а девушке он сказал, что они находятся совсем рядом со Скиллингом и что он пойдет с ней вместе искать нужную дорогу, а уж дальше она двинется одна и передаст фигуру пастору Скиллинга. Кнудсен с девушкой ушли, и когда стало совсем тихо, юнга двинулся в путь.

Пройдя несколько километров, он подумал: какой отличный лес! Такого леса он никогда не видел. Под деревьями лежали огромные серые валуны, порой встречались упавшие стволы, было много ручьев и маленьких прудов в низинах, попадались заболоченные луга, и совершенно не было тропинок; только однажды юнга пересек какую-то дорогу и решил, что эта дорога ведет к Скиллингу. По другую сторону дороги лес был точно таким же и бесконечным, и у юнги было чувство, что он еще много дней может бродить в этом лесу. Я вырвался, подумал юнга. Потом он вышел к большому серо-серебряному озеру и стал размышлять, обойти ли озеро слева или справа. И тут он обнаружил хижину, вернее, настоящий рубленый дом, а перед ним — лодку. Он подошел к хижине и дернул дверь, она была открыта. Вот это да, подумал он, вот это страна: здесь двери остаются открытыми. Он огляделся, в хижине имелось ложе из мехов и шкур диких животных и камин, а на полке — тарелки, сковородка и кастрюли. Все это, судя по всему, долго не было в употреблении.

Он вышел из хижины, отвязал лодку и осторожно поплыл по озеру. Он забросил свой шнур с приманкой и через две или три минуты поймал двух больших голавлей. Рыбины были серебристо-коричневые и выглядели гораздо свежее и нежнее, чем морская рыба, и юнга подумал: ямогу оставаться здесь сколько у годно, если никто не появится. Он повернул лодку назад и снова вошел в хижину, там приготовлены были даже дрова, он развел огонь в камине, повесил над огнем котелок с водой, и когда вода закипела, бросил туда выпотрошенную рыбу и дал ей повариться. Она оказалась безвкусной, потому что не было соли. Тем временем уже стемнело, он вычистил котелок и загасил огонь, потом он сел перед хижиной и подумал: я вырвался, все получилось просто здорово, я в Швеции, несколько дней поживу здесь, а потом схожу куда-нибудь, заявлю о себе и скажу, что я политический. А уж потом все пойдет как по маслу, и возможно, я попаду в Америку и на Миссисипи, или на Занзибар, или в Индийский океан.