Занзибар, или Последняя причина - [25]

Кнудсен действительно возился с якорной лебедкой; он готовился бросить якорь позже, подальше от берега; при том бризе, который дул уже некоторое время, ему придется закрепить лодку, чтобы бросить сеть. И тут он действительно увидел, как к нему подходит Крегер, гигант Крегер, бывший товарищ Крегер, не мужик, а бык, и конечно, Крегер загрохотал уже издали:

— Приятель, ты почему не отправился с нами, на песчаных отмелях трески видимо-невидимо.

Кнудсен подождал, когда он подойдет ближе; он заметил, что люди, толпящиеся на набережной, не прочь послушать, о чем это они говорят, и тихо ответил:

— Да приболел я. Желчный пузырь барахлит.

Но Крегер своим зычным басом прогрохотал:

— Ты — и болен!

— Олух! — возмутился Кнудсен. — Покричи погромче, если можешь!

— А что случилось-то? — спросил Крегер и тупо уставился на него. — Может, с Бертой что? — нерешительно добавил он.

— А что с Бертой? — раздраженно буркнул Кнудсен. — С Бертой все в порядке. Это я прихворнул.

Крегер недоверчиво посмотрел на него. Он что-то подозревает, подумал Кнудсен, он хоть и олух, но слишком долго работал в партии, чтобы чего-то не заподозрить.

— Ну ладно, — сказал Крегер, — значит, прихворнул. Но я, если бы даже какая-то болячка меня одолела, все равно бы вышел. Такая треска…

— Да выхожу уже, видишь, — оборвал его Кнудсен. Крегер проследовал за его взглядом, но не обнаружил ничего, что могло бы его заинтересовать.

— Хорошего улова, — пожелал он и ушел.

Кнудсен оторвал взгляд от зеленой двери «Герба Вис-мара» и посмотрел вслед Крегеру. Ну и бык! — подумал он. А с партией этот бык не желает иметь ничего общего. А я, чем я лучше его? Разве я сегодня пополудни не превратился в немую рыбу? Он с ненавистью подумал о Грегоре. Это он, парень из ЦК, вздумавший улизнуть из страны, превратил меня в немую рыбу. Или в быка вроде Крегера. И после всего он продолжает торчать здесь, размышлял Кнудсен. Не смывается отсюда. Неужели действительно из-за этой деревянной фигурки, принадлежащей попу? Или рассчитывает умотать со шведом? Или со мной? Я донесу на него Брэгевольду, скажу, что он дезертир. Но я и сам такой же. И признался в этом ему, Грегору.

— Отвязать канат? — спросил юнга. — Отправляемся, капитан?

— Нет, — ответил Кнудсен. — У меня еще есть кое-какие дела. Иди пока домой, я сам за тобой зайду.

ЮНГА

Теперь все это уже стало казаться ему странным. И что случилось со шкипером, подумал он, другие рыбаки уже возвращаются, а он все откладывает и откладывает отплытие. Уже три дня он торчит в гавани, когда в море полно трески. Ну, мне-то даже лучше, пойду в свой тайник. Но прежде чем покинуть гавань, он подошел поближе к шведу. Если бы не документы, подумал он, я мог бы спросить, не нужен ли им еще человек в команду. Раньше такое было возможно, если, конечно, верно то, что написано в старых книгах; тогда любой мальчишка, если ему дома все осточертело, мог просто наняться на корабль. А теперь этот швед, как и любое другое судно, должен иметь спи сок команды, который следует представлять в управление порта. А в управлении рты раскроют, если увидят его имя в списке, и, конечно, сразу же снимут с корабля. Юнга внимательно посмотрел, нет ли возможности тайком проникнуть на судно и там спрятаться. Ноу них на палубе, конечно, была охрана — два человека, и к тому же пароходишко был слишком маленький, чтобы пробраться на него незамеченным.

ЮДИТ

Хотя она долго отсутствовала, хозяин не стал сразу напоминать ей о паспорте. Она даже поднялась в свою комнату, чтобы проверить, заговорит ли он об этом, когда она снова спустится вниз. Но он не сказал ни слова; даже не посмотрел в ее сторону. Правда, он был занят обслуживанием шведов; их было человек семь-восемь, но они почти заполнили все помещение маленького ресторана: большой в связи с окончанием сезона был закрыт; трое из них стояли у стойки, остальные сидели за столом, напротив Юдит; среди них был высокий молодой человек, которого Юдит видела на мостике. Перед ними стояли бутылки с пивом и стаканы, а также большие рюмки со шнапсом. На стене, прямо над столом, за которым они сидели, висел портрет фюрера, но моряки, похоже, не обращали никакого внимания на подленькое, абсолютно бездушное лицо ублюдка, и не потому, что были невежливы, а просто он их не интересовал. Они наверняка уже не раз бывали в немецких портах, привыкли и не удивлялись; для них это, скорее всего, было просто национальной особенностью немцев и ничем не отличалось от плакатов с изображением Гиннеса в Халле или портрета королевы в портовом управлении Делфзейла. Плохие перспективы для меня, раз они могут просто так сесть под этот портрет, не обращая на него внимания, не чувствуя себя оскорбленными, подумала Юдит. Радио играло марши и модные песенки, время от времени прерываемые голосом диктора. Половину длинного стола у окон, занавешенных теперь шторами с голубоватым рисунком, занимали местные жители, не рыбаки, а мелкие буржуа из города; толстая низкорослая темноволосая девушка подавала им пиво. На другом конце этого стола, не присоединяясь к ним, сидел молодой человек в сером костюме, возможно приезжий; он поглощал крестьянский завтрак — блюдо, состоящее из жареного картофеля с мясом и яичницей. Хорошо, что здесь, по крайней мере, есть официантка, а то я оказалась бы единственной женщиной в этом зале, подумала Юдит. Если бы со мной была мама, я бы чувствовала себя вполне уверенно. Мама поразительно умела вести себя с самыми разными людьми; и она вспомнила тонкую, даже после смерти казавшуюся такой уверенной мамину руку, спокойно лежавшую на столе возле пустой чашки.