Занятные истории - [37]

Н.К. Милославский (1811–1882)

Известный актер Николай Карлович Милославский отличался находчивостью. Однажды он играл в одном из южных городов какую-то старую комедию… Актер, исполнявший роль дядюшки, вышел на сцену и, обращаясь к Милославскому, произнес:

– Я твой дядюшка… фамилия моя…

Актер забыл фамилию и не мог расслышать суфлера.

– Фамилия моя… Окуньков!

Милославский посмотрел на него и ответил:

– Вы ошиблись… Вы приняли меня за другого… У меня никогда не было дядюшки Окунькова.

– Но позвольте…

– Если не верите, то посмотрите хоть в афише.

Актер до того сконфузился, что убежал со сцены при громком хохоте зрителей.

Н.А. Некрасов (1821–1877)

В домашней жизни поэт Николай Алексеевич Некрасов был неподражаем. Особенно интересны были отношения, установившиеся между поэтом и его старым слугой Семёном.

Между ними часто происходили весьма лаконические разговоры.

– Сколько? – спрашивал Некрасов за завтраком.

– Десять! – отрывисто отвечал Семен.

Это значило 10 градусов мороза.

– Сани!

– Ветер.

– Сани! – настойчиво повторял Некрасов.

Через полчаса Семен появлялся в дверях и докладывал мрачным тоном:

– Карета подана!

– Как карета? Я велел сани! – прикрикивал на Семена Некрасов.

– А ветер?

– Не твое дело! Вели кучеру заложить сани.

Семен удалялся и через четверть часа, еще более мрачным голосом, произносил:

– Готово!

Некрасов выходил и находил у подъезда все-таки карету. Он начинал бранить Семена, который, отворив дверцы, говорил:

– Садитесь, что на ветру стоять.

Некрасов покорно садился в карету, убедившись, что ветер точно сильный.

В передней иногда происходили такие сцены. Некрасов выходил, чтобы ехать в клуб. Семен держал наготове шубу.

– Пальто! – произносил Некрасов.

Семен, не слушая, накидывал ему на плечи шубу. Некрасов сбрасывал ее и, горячась, говорил:

– Русским языком тебе говорю: подай пальто!

Семен, что-то ворча, подавал пальто и совал в руки Некрасову меховую шапку. Тот бросал ее на стол, тогда Семен мрачно его спрашивал:

– Простудиться, что ли, хотите?

– Не умничай! – отвечал Николай Алексеевич, – подай шляпу.

Семен подавал кашне. Некрасов отстранял рукой кашне и шел с лестницы, а Семен, провожая его до экипажа, тихонько всовывал ему кашне в карман.

Если Некрасов уезжал в клуб обедать в санях и приказывал кучеру приехать за ним в такой-то час, Семен распоряжался, чтобы кучер заложил карету, взял шубу, меховую шапку и отвез их в клуб, а пальто и шляпу немедленно привез бы домой.

А.Н. Островский (1823–1886)

К знаменитому драматургу Александру Николаевичу Островскому часто обращались новички-писатели, с просьбою просмотреть их незрелые произведения и преподать им совет касательно дальнейших литературных попыток.

Однажды является к нему молодой человек с объемистой тетрадью и говорит:

– Я написал драму, которой не решаюсь дать ходу без вашего совета.

– Что же вы хотите? – спрашивает Островский, по привычке подергивая плечами.

– Хотел бы, чтоб вы хоть мимолетно пробежали ее и откровенно высказали бы свое мнение: имеет она какое-либо достоинство или нет?

– Ну, ладно, погляжу… Оставьте ее у меня.

– А за ответом?

– Через недельку, что ли…

Аккуратно через неделю является молодой человек за решением своей писательской участи.

Он заискивающе смотрит в глаза драматургу и с замиранием сердца спрашивает:

– Ну, что?

– Ничего…

– Прочли?

– Прочел!

– Есть недостатки?

– Да… один есть…

– Один только? – с восторгом восклицает молодой человек.

– Один только, – не изменяя равнодушного тона отвечает Островский.

– Какой?

– Очень длинно…

– Ну, это-то ничего!

– Конечно, ничего…

– Что бы вы посоветовали с ней сделать?

– А вот что: сначала отбросьте первую половину…

– Потом?

– А потом… вторую.

* * *

Островский выражался своеобразно, однако очень метко.

Он все характеризовал просто, каким-нибудь одним словом, но так понятно, что всякие его определения надолго врезывались в память собеседника.

Однажды спрашивают его:

– Как вам петербургская труппа нравится?

– Ничего… труппа хорошая… играют ловко, но только все как-то мимо мысли…

* * *

Молодые писатели, в большинстве авторы ни на что не пригодных пьес, сильно досаждали Островскому, несмотря на частую с его стороны несправедливость.

Является к Александру Николаевичу какой-то солидный господин, рекомендуется и вручает ему большую рукопись.

– Что это?

– Мой первый сценический опыт, ожидающий вашей оценки.

– Хотите, чтобы я прочитал?

– Да, многоуважаемый А.Н., уделите чуточку вашего драгоценного времени.

– Ну, ладно! Через недельку заходите.

Проходит неделя.

Новый драматург в кабинете Островского. Выражение лица – тревожное.

– Ну, что? – спрашивает он не без робости Александра Николаевича.

– Хорошо, – отвечает тот, по обыкновению подергивая плечами. – Очень хорошо… Смысла, правда, мало, а так – хорошо.

* * *

А.Н. Островский в театральном мире имел друзей, которым назначал лучшие роли в своих пьесах, или свои произведения отдавал для их бенефисов. В Петербурге у него неизменным любимчиком был Бурдин, в Москве – Садовский (сперва отец, потом сын).

При постановке одной из последних его комедий «Красавец-мужчина» кто-то спрашивает Александра Николаевича:

– А кому вы поручили заглавную роль?