Заново рожденная. Дневники и записные книжки, 1947-1963 - [52]

«обнаруживаться» не значит «происходить»

•

«Писать – значит существовать, быть самим собой» (де Гурмон)

21/12/1959

Сегодня вечером она [Ирэн Форнее] после работы встречалась с Инес в «Сан-Ремо», там была Энн Моррисет [журналист и драматург]. После пошли в бар «Кедр». Она вернулась домой в полночь; я спала… Она легла в кровать, пересказала мне разговоры, в г утра попросила меня выключить свет и пошла спать. Я была парализована, я онемела и распухла от слез. Я курила, а она спала.

24/12/1959

Вчера вечером телефонный звонок Якоба [Таубеса (1923–1987)] относительно его разговора с Маркузе в прошлую среду.

У меня есть враг – Филипп.

Мое желание [СС написала «потребность», затем вычеркнула слово.} писать связано с моей гомосексуальностью. Идентичность нужна мне как оружие, чтобы противостоять направленному на меня оружию общества.

Это не оправдывает мою гомосексуальность. Но это дает мне – я так думаю – разрешение.

Я только теперь начинаю осознавать, насколько я повинна в своих наклонностях. С Г. я думала, что это меня не волнует, но я лгала себе. Я убеждала других (например, Аннетт [Майклсон]), что мой порок – Г. и что если б не она, я не была бы лесбиянкой или же эта сторона моей натуры проявлялась в меньшей степени.

Я связываю свой страх и чувство вины с Филиппом, с его болтовней на каждом углу, с перспективой еще одного суда об опекунстве следующим летом. А может быть, он лишь усугубляет эти переживания. Зачем же тогда я продолжаю этот обман с Якобом [Таубесом]?

Лесбийские наклонности делают меня более уязвимой. Они увеличивают мое желание спрятаться, быть невидимой – но я и так всегда его ощущала.

28/12/1959

…До сих пор мне казалось, что единственные люди, которых я могу глубоко чувствовать или по-настоящему любить, – это своего рода двойники или разновидности моего несчастного «я». (Мои интеллектуальные и сексуальные чувства всегда были кровосмесительными.) Теперь же я знаю+люблю человека, который не похож на меня – т. е. она не еврейка, не интеллектуалка нью-йоркского типа, – и не испытываю никакой скованности. Я вполне осознаю «инаковость» И., а также отсутствие биографической или иной общности между нами, но для меня это огромное облегчение.

1960

[Датировано январем 1960 г.]

Cogito ergo est[31]

3/1/1960

Из воспоминаний Горького о Толстом, Чехове и Андрееве:

«Ницше где-то сказал: “Все писатели всегда лакеи какой-нибудь морали”, Стриндберг – не лакей. Я – лакей, и служу у барыни, которой не верю, не уважаю ее. Да и знаю ли я ее? Пожалуй, нет. Видите, какое дело-то. Очень тяжело и грустно мне, Антон Павлович. А так как и вам не весело живется – не буду говорить об этих тяжелых оковах души».

11/1/1960

Я накрыла положительной пеленой свои негативные чувства…

… Кольридж как философ «Я – Ты»…

…Октава ее грудей.

Стендаль о поведении в обществе или искусстве (?): «Произведите впечатление, затем быстро удалитесь».

Он мне нравится. И я хотела бы любить его. (Или: он мне не нравится. Но мне хотелось бы испытывать к нему приязнь.) Так я дарю ему это чувство. Я подразумеваю, что это дар и одновременно отставка. Однако теперь он верит, что я люблю его. Он пытается обналичить мой чек, а его отказываются принимать.

Я всего лишь хотела быть любезной. Теперь же я превратилась в мошенницу, и он нависает надо мной, гнетет меня.

Мне слишком стыдно признаться ему в том, что чек не обеспечен, что его следует порвать и выбросить. (Я рассчитывала, что он не станет пытаться его обналичить!)

Он требует, чтобы я расплатилась. Я опускаю стальной занавес: перестаю отвечать на его звонки и читать письма, перехожу на другую сторонуулицы, завидев его.

Я: Знаешь, почему тебе кажется, что остаться в живых так сложно? Ты ездишь без бензина.

С: Как? А честность – это бензин?

Я: Нет, честность – это запах бензина.

Образ, предложенный И.: я ношу нейлоновую кожу. Для того чтобы содержать ее в порядке, требуется много времени + усилий; кроме того, она не слишком мне по размеру, но я боюсь соскрести ее, так как не думаю, что скрывающаяся под ней человеческая кожа может все это вынести.

Мне страшно, говорю я. Я боюсь, что, если подниму веко, это изменит мою жизнь, вынудит меня отказаться от многих вещей. Я не хочу знать о своих подлинных мыслях, если это означает, что я вынуждена буду «оставить преподавание, отправить Дэвида в сиротский приют, а Ирэн – в “Белую лошадь”». Но И. отвечает: «По правде, все не слишком важно». Я начинаю плакать.

«Лучше обижать людей, чем не быть целостной».

Верить своей коже.

•

Наследие матери:

А. «Лги мне, я слаба» – так она внушила нам, что честность тождественна жестокости. Таким был лейтмотив (снова!) прошедшего августа, когда Джудит восстала против матери, одновременно пребывая в депрессии + я нападала на Джудит за ее честность с матерью, в присутствии их обеих, + мать сказала: «Вот именно».

Б. Ее неспособность причинять боль: сообщать дурные вести, резать по живому – делать то, что делать необходимо. Она звала Рози + уходила в другую комнату, пока все не затихало.

«уходить в другую комнату»:

– мой уход вниз по лестнице [в доме, где СС жила с Филиппом Риффом по адресу Чонси-стрит, 29, Кембридж, шт. Массачусетс