Заново, как в первый раз [Сборник рассказов] - [9]

Бабушка забросила все дела и достала старую, белую, похожую на кофейный автомат из семидесятых, швейную машинку. Несколько раз она робко пыталась отправить внука в школу, но тот закрывался в своей комнате и подолгу тренировался. Или ехал на трамвае на другой конец города, где никто не мог его узнать, и подолгу бродил там по дворам, присматривая на барахолках, на прогулочных аллеях парков мусор для своих экспериментов. Это были: старые пластмассовые куклы или плюшевые медведи, мебельные крючки, остатки удобрений в пакете. В мусорных баках «Красной косметики», известной Егору в основном тем, что они поставляли в его уборную освежители, он нашёл неподписанные флаконы с какими-то жидкостями, распихав их по карманам. В транспорте от него шарахались, а какая-то девочка сказала, что «дядя пахнет как мамина косметичка». Сам Егор подозревал, что на самом деле запах, исходящий от него, гораздо хуже.

Всё добытое он тщательно классифицировал, в специальном блокноте появились ровные строчки с цифрами и химическими соединениями, детально описывающие каждый предмет и жидкость. После чего добыча, целиком или по частям, находила место в его желудке. Горючие материалы вызывали лёгкую изжогу, негорючие — тяжесть в животе, продолжающуюся на протяжении получаса. Закрывая глубокой ночью глаза и готовясь отойти ко сну, Егор фантазировал, что однажды просто взорвётся изнутри, и пламя, пляшущее на ошмётках плоти, будет обладать всем спектром радужных оттенков.

Утром третьего дня бабушка позвала его на генеральную примерку, и вечером у него появился собственный костюм супергероя.

8

Дождь и темнота — лучшие друзья начинающего борца с преступностью. Худшие его враги — дрожь, холод и чувство, что прямо сейчас ты, жалкий червь, посмел посягнуть на миропорядок, где всё должно идти своим чередом. Когда Егор выходил из дома, у него возникло стойкое ощущение, что то же самое испытывает человек, который готовится совершить своё первое преступление, пряча под сердце нож и не видя иного выхода: либо и дальше влачить жалкое существование, переполненное в той или иной степени подавленными желаниями и стремлениями, либо…

Наконец, сделать это.

Два раза Егор почти решил повернуть обратно. Шататься ночью в поисках неприятностей — не лучшая идея, в прежние дни он ни за что бы себе такого не позволил, но все неприятности хором хохотали над ним играющим с верхушками кипарисов ветром. Он посидел попеременно на трёх скамейках в Вишняковском сквере, где, после того как с тропинок исчезала последняя мамочка с коляской, как правило, не происходило ничего хорошего. Посетил недострой на Линейной, осматривая его как величайшую греческую достопримечательность, и, задрав голову, долго глазел, как блестят на балконе третьего этажа бутылки. Зашёл внутрь. По зданию бродило эхо, но, кажется, и здесь не было ни одной живой души.

Он подумал было, что нашёл настоящих преступников возле чёрного входа в «Медвежью берлогу», одного из самых злачных мест района, притягивающее к себе самую сомнительную публику. Егор пошёл на крики и увидел нескольких бездомных, собравшихся вокруг горящего мусорного бака. Они свистели и аплодировали паре актёров, которые, использовав вместо мостков сложенные друг на друга поддоны, разыгрывали сцену из Шекспира. Беспрестанно кривляясь и корча трагические рожи, один из них декламировал:

— Теперь к чему? Всё — брак, везде — печаль. Вражда двух старших ваших дочерей до гибели их довела!

Второй хватался за грудь. На нём был обрывок красной занавески, символизирующий пурпурную мантию.

Третий скакал вокруг сцены, держа на вытянутых руках потрёпанный томик, раскрытый на последних страницах. Его губы беспрестанно шевелились. Сохраняя на лице остатки печальной интеллигентности, несмотря на затрапезный вид и рваный в плечах пиджак, он, кажется, был единственным, кто знал наизусть текст.

— Не брак, — бормотал он. — Не брак, остолопы! Мрак.

— А чего это — мрак? — спросил первый.

— Когда темно, — горячился третий. Дождь рисовал миллионы ручьёв на его выразительной лысине и наполнял глаза фальшивыми слезами. Он вскинул тощие руки над головой. Тонкость пальцев составляла чудовищный контраст с болезненно-толстыми суставами. — А ведь было время, когда я управлял театром! Пусть небольшим, но своим собственным! Почему время и жизнь столь жестоки к нам? Зачем в мгновение ока ломать ту хрупкую конструкцию, что возводилась десятилетиями? И ведь со всеми так. Век наш скоротечен, даже если человек ничего не потерял в течение жизни, тем гроше будет терять всё в посмертии. Если от него остаётся хоть частичка, способная это осознать.

Крик его души, выраженный подрагивающим голосом, звучал куда экспрессивнее, чем игра новых подопечных, которые тряслись под дождём и беспрестанно хлопали себя по бокам. При взгляде на их осунувшиеся лица у Егора пропали остатки боевого запала. Было ясно, что здесь никого не мучили и не убивали — кроме светлой памяти о классике мировой драматургии.

Он хотел уйти, но его заметили.

— Ты! — сказал суфлёр, обличительно выставив палец в сторону Егора. — Держу пари, ты станешь лучшим актёром, чем эти бездари. Зачем ты всё это напялил? Нет, нет, не говори, молчи! Будь ты хоть пришельцем с Марса, мне всё равно. Я устрою тебе пробы. Камера, мотор, поехали! Ну же, скажи свою коронную фразу.