Заносы - [36]

С некоторых пор я к таким вещам отношусь спокойно. Хоть смелым меня назови, хоть хамом, хоть гением, хоть бестолочью, можно даже простым талантом – не обижаюсь, потому как, чувствую, есть во мне и то, и другое, и третье, и много еще чего неназванного. Интересно только, что раньше проявится. Но, если вечное «нельзя» воспринимать как руководство для жизни, вообще ничего не проявится.

Тем не менее, разрешили мне прочесть несколько глав на выбор.

– Итак, «Повесть о Пушкине». Глава первая. «Пушкин и черти».

Сергей Львович вздрогнул.

– Нет-нет, все нормально, – успокоил я. – Все в рамках социалистического реализма!

Пушкин и черти

Великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин был немного эфиопом, но со светлыми глазами. До шести лет представлял собой толстого ленивого увальня, а потом в Захарове превратился в такого вьюна, такое веретено, такого непоседу, будто у него шило в заднице!

С детства он хорошо рисовал. Сначала зайчиков, кошечек, а потом – чертей. Напишет четверостишье – нарисует чертика. Напишет стихотворение – нарисует большого черта. Так у него дело и пошло. Напишет – нарисует, напишет – нарисует. Стихи он писал по-французски, потому что по-эфиопски не понимал ни бельмеса, а учить его было лень, да и не знал никто в России тогда эфиопского. Поехать изучать этот язык на историческую родину Пушкин тоже не мог, потому что всю жизнь был невыездным. Потому писал по-французски. У него даже кличка была в лицее – Француз. Царь участливо относился к молодому дарованию, но скоро понял, что северная столица юному поэту вредна, и если Пушкин и дальше будет ошиваться по салонам и Невскому, говорить и писать по-французски, то не станет великим русским поэтом. И французским не станет. Эфиопским – может быть, но это не престижно. Царь подумал-подумал и отправил Пушкина в Михайловское, где тот сразу взялся за ум и за великий, могучий русский язык. Стихи у него полились рекой.

Но в те времена была очень строгая церковная цензура, а заправлял всем Синод, который следил, чтоб нигде не было богохульства. И всюду эти попы свой нос совали! Добрались и до Пушкина. Раскрывают рукопись, а там – свят-свят-свят! – полно чертей! Что за безобразие, возмутились, но, может, это место такое. Открывают другую страницу, а там – а-а-а! – то же самое. И вся рукопись такая: на каждой странице черти, чертики и – свят-свят-свят! – женщины, какая с бюстом, какая с ножками – а это еще хуже чертей!

Вызывают Пушкина.

– Александр Сергеевич, чадо наше заблудшее! Разве так можно?! Из вас бесовщина так и прет. Поститься надо! И вообще от мяса отказаться! О вечном думать, молиться, смирять плоть!..

– Еще чего! – Пушкин в ответ. – А вы зачем? И вообще, если б не было чертей, зачем тогда попы?!

– Это уже слишком, – те говорят. – Мы вынуждены царю-батюшке пожаловаться.

Пушкин:

– Ах, вы ябедничать! – И бегом домой.

Написал «Сказку о попе и его работнике Балде»:

– Вот вам!

Подумал-подумал, нарисовал здоровенного черта и маленького чертенка, а потом еще чертову дюжину – и рад. Ходит по комнате, ладони потирает: «Ай да Пушкин! Ай да чертяка!»

Синод приуныл. Не знают, что делать. Великий русский поэт! Ему слово – он тебе два. Ему – два, он – стихотворение. Возразишь – поэму. А потом все над попами смеются. Сажать в те времена ни за стихи, ни за чертей было не принято. Только перевоспитывать! А попробуй его перевоспитай! Настучали царю. Пушкин, мол, никого не слушается, перевоспитываться не хочет, стихи пишет неправильные и чертей рисует очень много.

Попов тоже понять можно. Во-первых, они его предупредили, во-вторых, им же бороться надо!

У царя у самого дел по горло: то балы, то парады, то международная обстановка, а времена в России всегда не лучшие, а тут еще Пушкин! Но, делать нечего, – пришлось разбираться. Принесли ему все стихи Пушкина, изданные и запрещенные. Царь почитал-почитал, вызвал представителей Синода.

– А вообще, ничего, – говорит, – стихи. Нормальные, а? И эта поэма про вашего коллегу тоже неплохая. Народная. Русский дух в ней чувствуется. Кстати, не знаете, кто был прототипом?

Те надулись, молчат.

– Ладно-ладно, – царь говорит. – Шучу. Не волнуйтесь. Я им сам теперь займусь. Ну, и вы по мере сил присматривайте! С Пушкиным будем работать сообща.

Стали работать сообща.

– Ах, так! – рассердился Пушкин – и на самого царя эпиграмму.

Царь обиделся. Великий русский поэт! Ему слово поперек – на всю эпоху ославит. Не буду с ним связываться. Поручу кому-нибудь – пусть они его перевоспитывают, а он на них эпиграммы пишет!

Пушкин обрадовался, стал вести неправильный образ жизни, писать на всех эпиграммы и совсем развинтился.

Глава вторая. «Кутузов»…

Кутузов

Знаменитый русский полководец Михаил Илларионович Кутузов не выиграл ни одного сражения, но Измаил взял. Правда, ему там глаз чуть ни выбили, и тогда он воевал под командованием великого русского полководца Александра Васильевича Суворова, который, наоборот, выигрывал все сражения, в любое время года и на любой территории. Как пострадавший во время боевых действий при взятии Измаила Кутузов очень не любил войну, но очень любил армию. Он был мудрым человеком и прекрасно понимал: нападай на Россию, не нападай – все равно ее никто не завоюет, потому что Россия – великая страна и для нормальной жизни не очень оборудована. А если кто сдуру и завоюет – то на свою шею и до первой зимы.