Заниматься любовью, как порнозвезда - [7]
IV. ТЫ НЕ ДОЛЖЕН просить, чтобы я бросила курить, нить, принимать таблетки или смотреть реалити-шоу по телевизору.
V. ТЫ НЕ ДОЛЖЕН держать в доме следующие вещи:
а) крем для загара;
б) сумку с банными принадлежностями в душевой кабине;
в) тюбики Preparation Н в аптечке;
г) в холодильнике — блюда, приготовленные твоей мамой, в контейнерах с этикеткой на каждый день недели;
д) в спальне — постеры с Трейси Лордз, Роном Джереми, Биллом О’Рейли или любой другой порнозвездой, написавшей книгу, которая могла бы составить конкуренцию моей;
е) грязное белье, сложенное аккуратными стопочками;
ж) косметику своей бывшей подружки более чем полугодовой давности, особенно если ее фамилия была Джеймс;
з) больше меховых пальто, чем у меня.
VI. ТЫ НЕ МОЖЕШЬ принимать дильдо больших размеров, нежели способна принять я.
VII. ТЫ НЕ ДОЛЖЕН иметь границу загара в форме ремня.
VIII. ТЫ НЕ ДОЛЖЕН пускать передо мной газы, ковыряться в носу, смахивая козявки, плакать на нервом свидании или — уж совсем ни в какие ворота не лезет — засовывать руку в штаны, проверять свой запах, а потом лезть ко мне целоваться, когда у самого от лица несет как от задницы.
IX. ТЫ НЕ ДОЛЖЕН делать вид, будто он сам соскользнул (это к тем парням, которые предпочитают заднюю дверь и при каждом движении норовят засунуть это именно туда).
X. МОЖЕШЬ не опускать за собой сиденье унитаза. Но нельзя оставлять его опущенным и на него писать.
Заповеди, нарушенные моим мужем Джеем: II, IV, V, VIII и Х.
Напротив: мама, я и Тони.
Глава четвертая
Отец никогда мне много не рассказывал о матери. Наверное, думал, что так убережет меня от боли утраты. Он считал, что чем меньше я о ней знаю, тем меньше мне ее будет не хватать. Но его молчание привело к прямо противоположному: чем меньше я о маме знала, тем больше о ней думала.
Единственное, что я помню о матери, это как она болела, а меня не пускали в ее комнату, потому что у нее не осталось волос. Без фотографий я бы не вспомнила, как она выглядела, но в памяти остался ее голос. Лежа ночью в кроватке, я слышала, как она кричит в своей комнате от боли.
Ночь, когда она умерла, сохранилась в моей памяти лишь обрывками. В доме было темно, отец находился снаружи. Помню огни «Скорой помощи», помню, как сидела в потемках в комнате брата. Он был очень тихий. Он-то знал, что происходит. Я не знала — но почему-то плакала. Я понимала: что-то не так. С той поры я не могла спать одна и в темноте. Каждую ночь я прокрадывалась к брату, включала свет и забиралась к нему в кровать. Мне запомнилось только, что отец после той ночи стал грустен — неимоверно грустен. Вереница женщин, с которыми он потом встречался, не заполнила пустоты ни в нем, ни во мне.
Одной из немногих вещей, которые отец рассказал мне о матери, когда я подросла, было, что она работала в шоу в Вегасе. Он побывал на одном из ее выступлений и влюбился с первого взгляда. На фотографиях мама выглядит такой красивой, хрупкой и утонченной — как современная лондонская модель.
Когда я перебралась к Джеку, стояло лето; мне нужна была работа — особенно теперь, когда поддерживать меня стало некому. И я решила отправиться по стопам матери: работать в шоу. В конце концов, у меня это было в крови.
Возникла только одна генетическая проблема: рост у меня был метр шестьдесят восемь, на семь сантиметров ниже, чем требовалось для выступлений в большинстве отелей и театров. Выглядела я как жеребенок. Я была высокой девушкой — с длинными тонкими ногами и руками и со стройной талией — запертой в теле маленькой девочки.
Но раз уж я приняла твердое решение, остановить меня могла разве что смерть Джека. Первым делом я отправилась в самое престижное шоу Вегаса, «Фоли Бержер» в «Тропикане», где в пятидесятые годы слыла одной из лучших танцовщиц моя мать. У меня возникла фантазия, что кто-нибудь вспомнит ее и признает во мне ее дочь. Я даже решила назваться Дженной Хант — по девичьей фамилии матери.
Но первое, что сделали на прослушивании в «Тропикане», — это меня измерили. А поскольку до метра семидесяти пяти я никак не дотягивала, меня и выставили. Мне даже не приходило в голову, что из тех, при ком танцевала мама три десятка лет тому назад, там уже никого не осталось.
Я ходила в «Лидошоу» в «Звездной пыли», «Джабили!» в «Бэл-лиз» и в «Казино де Пари» в «Дюнах». И повсюду получала отказ: слишком я была юна, слишком мала ростом, слишком неопытна. Но я упорно обходила одно заведение за другим.
Самым легким оказалось прослушивание в «Мире Вегаса», в отеле «Стратосфера». В других местах, если я и проходила первый тур (что случалось крайне редко), меня заставляли пройтись то торжественно, то прогулочным шагом, наклониться, взмахнуть ногой, исполнить танец — степ, балет или джаз. Но в «Мире Вегаса» попросили исполнить лишь три фрагмента балетного танца — просто чтобы посмотреть, как я двигаюсь.
Как бы ни была я болезненно застенчива и замкнута в повседневной жизни, на сцене я преобразилась. Выступать мне доводилось еще на конкурсах в начальной школе. Индивидуальность, решительность — все, что я подавляла в общении с окружающими, прорывалось на сцене наружу. Как будто во мне что-то включалось. Я смотрела в глаза интервьюерам, двигалась с такой чувственной грацией, какой и сама в себе не подозревала, и совершенно естественно расхаживала по сцене. Я с четырех лет занималась танцами, от балета до чечетки, и хорошо знала, что нужно делать: даже натерла льдом соски, чтобы они как следует выпирали. Самое трудное было изображать наслаждение жизнью, не улыбаясь и не выставляя напоказ свои коронки.
