Замуж за императора. Дневники жены Александра III - [66]

Они открыли все мои ящики, даже те, в которых хранились драгоценности. Все-все перерыл он и двое мерзких рабочих, которые шныряли по моим шкафам, прощупывая каждую юбку, каждое платье, пытаясь найти что-то скрытое в них. Даже икону, подаренную мне моими родными 28 окт[ября], они взяли с собой, считая, что между окладом и образом могли быть спрятаны документы. Когда один из рабочих начал снова ощупывать матрац, я сказала, что женщина уже обыскала его, на что лейтенант возразил: «Прежде всего она барышня, а не женщина». Просто смешно.

Проведя таким образом примерно два часа, лейтенант перешел в мою гостиную, где, усевшись за мой письменный стол, опустошил все его ящики, в которых я хранила связки писем, среди прочих от моего любимого Саши, моего ангелочка Джорджи и, кроме того, датское Евангелие, которое подарила мне мой ангел Мама! Я наблюдала за его действиями в зеркале и сказала, что это письма 1894 года и мое Евангелие, и попросила вынуть их из мешка, куда он швырнул все, но он ответил мне, что он ничего никуда не швырял, а положил в мешок и что там они и останутся. Таким образом, мои самые дорогие, самые святые реликвии исчезли. Поистине что-то невообразимое!

Вдовствующая императрица Мария Федоровна и Николай II.

Мария Федоровна нечасто вмешивалась в большую политику, но в решающие моменты никогда не скрывала от сына своего мнения. Так, в 1915 г., когда Николай II решил стать во главе армии, она около двух часов уговаривала его в саду Елагинского дворца в Петербурге отказаться от своего решения

Пока он находился в соседней комнате, моя спальня наполнилась многочисленными матросами, даже не удосужившимися снять головные уборы. Они расхаживали с красными бантами и цветками в петлицах и заглядывали ко мне за ширму. Я мерзла, и в то же время по мне от гнева струился пот, ведь со мной обращались, как с последней преступницей. Я наконец-то смогла одеться, когда офицер только к 10 (с 5 ½) часам закончил свою работу и поставил у моей двери караульного. Тогда же Кикилии [служанка имеператрицы] позволили войти ко мне. Правда, матросы неоднократно открывали дверь, чтобы заглянуть внутрь, но всякий раз я пыталась их выдворить, говоря, что офицер приказал им убраться вон. Ничего более постыдного представить себе нельзя. К тому же они сознательно делали вид, что я была слишком груба с ними. Так, когда я самым вежливым образом попросила караульного выйти из комнаты и закрыть дверь, он сердитым голосом ответил, что мне следует обращаться к нему на «вы», эдакая каналья! Все слуги были арестованы, так что я не могла ни принять ванну, ни выпить кофе. Наконец в 12 часов ко мне поднялась Ольга с мужем и кем-то из мальчиков. Мы выпили кофе, делясь ужасными впечатлениями. Немного позднее появилась бед[няжка] Ксения, будучи совершенно вне себя из-за случившегося. Она подробно рассказала, как их с Сандро разбудили, рассадили сразу по разным комнатам, а после этого все обшарили и все забрали. Правда, к ним те матросы оказались немного добрее, они разговаривали с Ксенией и даже помогли ей отыскать ее чулки и т. п. Но все делали так, чтобы другие не видели этого, поскольку они боялись друг друга и друг другу не доверяли. Весь Ай-Тодор был взят под стражу, повсюду выставлена охрана и произведены обыски. Мне было видно со своего балкона, как эти неряшливо одетые матросы валялись на траве, ели, курили; некоторые дремали, выполнив свою «образцовую работу». Они выглядели очень неопрятно, без военной выправки, обращались друг к другу не так, как было принято раньше в армии, – ведь старые правила уже отменены. Офицеры говорили низшим чинам «вы» и называли их «товарищами». Невозможно было представить, что это те самые наши доблестные моряки, которых мы так хорошо знали и которыми так привыкли гордиться.

В Севастополе им было сказано, что здесь их встретят пулеметами, оружием и все такое прочее, поэтому они и сами были вооружены не только револьверами и ножами, но и топорами и секачами. Они были очень удивлены, что не встретили ни малейшего сопротивления, это их даже оскорбило. В 2 часа пополудни мы позавтракали с Ольгой, Кул[иковским], Дмитрием и Ростиславом, Андрюшей и Долгоруковым – с теми, кто находился здесь. Всем остальным не разрешили покинуть свои дома. Только в 5 ½ я смогла выбраться к ним к чаю, когда эта банда грабителей наконец-то удалилась. Конечно, говорить мы не могли ни о чем другом, а лишь о том, что произошло с каждым из нас, о том, каким гнусным образом эти негодяи обращались с нами. Никогда в жизни не забыть мне этот жуткий день, покрывший нас позором, но также – и прежде всего – их самих. Вот так и закончился этот страшный, памятный день.

27 апреля. Четверг.

Спала, разумеется, очень плохо, поскольку спальня, постель и все здесь, в этой комнате, представляются мне пронизанным каким-то отвратительным запахом. Я чувствую себя совершенно раздавленной и обесчещенной, даже хуже, чем вчера, если это вообще возможно, как будто я проснулась после жуткого кошмара. Бедняжка Ксения в полном отчаянии, все время плачет, я же, напротив, слез не показываю, поскольку возмущена и оскорблена до глубины души. Ненадолго выходила в сад, так как погода замечательная, однако ничто уже не может доставить мне наслаждения. Все порушено, настоящий кошмар. За завтраком говорили только о вчерашних событиях – каждый рассказывал о том, что случилось с ним. Не тронули лишь м-ра Никиля, он ведь швейцарец. В Свитском доме тоже произвели обыск, правда, не такой основательный, как у нас. Зину М[енгден], моих господ и всех слуг, а также австрийского [военно]пленного вывели в коридор, где все они фактически находились под арестом, пока бандиты копались в их вещах. Как стыдно перед этим австрийцем, ведь он был всему свидетелем, какое же впечатление произвело на него то, как эти варвары обращаются со своими же соотечественниками! К чаю была Зинаида Юсупова, преисполненная участия и до глубины души потрясенная всем произошедшим. Руки у нее дрожали больше обычного. Затем мы с Ксенией, Зиной и Орбелиани отправились прогуляться пешком, так как ездить мы больше не можем, ведь эти негодяи отобрали у нас весь бензин. Я смертельно устала и чувствовала себя настолько отвратительно, что едва передвигала ноги, это, наверное, le contre coup организма на все треволнения и т. п. Обед и вечер прошли как обычно, у меня были Ольга, Ку[ликовский] и Никита, с которыми играли в домино.