Замри - [12]

– Кейтлин, – мистер Робертсон улыбается мне, прерывая поток мыслей, – назови нам один из поэтических элементов в тексте этой песни.

– Сейчас, – говорю я. Я пробегаю глазами текст, но так спешу поскорее что-нибудь назвать, что смысл ускользает от меня. – Если взглянуть на текст, видно, что в нем есть… повторяющиеся мотивы.

– Прекрасно. Повтор. Бенджамин, что еще?

– Э-э… тема?

– Какая тема?

– Любви?

– Хорошо. А какая еще? Дилан?

Я бросаю на нее взгляд. Неужели ее правда выгнали из школы, потому что застукали с другой девчонкой? На ней те же черные джинсы, но футболка другая – голубая, с какой-то надписью, которую я не могу разобрать. Ее запястья украшают широкие кожаные браслеты. Уперев локоть в стол, она держит перед глазами листок с текстом.

– Человеческий потенциал. Или самоопределение, – негромко говорит она.

– Прекрасно, – говорит мистер Робертсон. Он кивает. – Замечательно. – Устремив взгляд в потолок, он без слов напевает фрагмент песни. Кажется, на минуту он забывает, где находится.

Потом он поворачивается к нам.

– Домашнее задание: выберите песню, которая важна лично для вас. Я хочу, чтобы вы, во-первых, написали, какое место эта песня занимает в вашей жизни, а во-вторых, проанализировали ее текст так, как если бы это было стихотворение. Жду ваши работы до пятницы.

Я достаю из шкафчика учебник математики, когда Дилан подходит ко мне и спрашивает:

– Тут поблизости есть приличное кафе?

Мой секрет уже раскрыт: почти все шкафчики в научном корпусе заняты. До и после уроков в холле не стихает скрип петель и грохот закрываемых шкафчиков, голоса сорока человек, звон мобильных и топот ног. Я бросаю взгляд на Дилан – она разглядывает меня так же, как в первый день. Растушеванная подводка подчеркивает пронзительную зелень ее глаз. Она стоит совсем близко, и это странное ощущение. Не считая агрессивного участия Алисии, рядом со мной давно не было людей.

– На Вебстер-стрит, – говорю я, – со стороны центра, есть пара неплохих мест.

Она смотрит на фотографию Ингрид с холмом, приклеенную к дверце моего шкафчика, наклоняет голову и прищуривается. Потом одобрительно кивает.

– Ты голодная? – спрашивает она.

Я машинально, не обдумав даже возможность куда-то пойти, отвечаю:

– У меня много домашки.

– Окей, – говорит она. – Как знаешь.

Я иду домой, предвкушая, как достану из рюкзака дневник Ингрид и буду читать его несколько часов кряду, пока не прочту от корки до корки. Но, проходя холмы, многоэтажки и все те места, где мы с ней гуляли вместе, я решаю, что нужно действовать по-другому.

Мне кажется, люди воспринимают друг друга как должное. Скажем, я проводила с Ингрид кучу времени – в ее комнате, в школе, на этом самом тротуаре, по которому я сейчас иду. И мы постоянно болтали – делились всем, что приходило нам в голову. Может, со стороны это звучало скучно, но нам не было скучно. Я никогда не осознавала, насколько это важно. Насколько это здорово – найти человека, который захочет выслушивать все твои глупости. И тебе кажется, что так будет всегда. Ты не думаешь ни с того ни с сего: «Скоро это закончится». Но теперь я лучше понимаю, как устроена жизнь. Я знаю, что в тот момент, когда я закончу читать дневник Ингрид, между нами больше не останется незаполненных страниц.

Так что, вернувшись домой, я запираюсь в комнате, хотя, кроме меня, дома никого нет, вынимаю дневник Ингрид и какое-то время просто держу его в руках. Снова разглядываю рисунок на первой странице. А потом убираю. Я постараюсь растянуть этот процесс, как смогу.

15

После ужина я устраиваюсь на заднем сиденье машины с ноутбуком. Включаю кассету Дэйви, но негромко, чтобы музыка не мешала сосредоточиться. Я обдумываю начало эссе по английскому.

«Музыка – мощное средство выражения эмоций», – печатаю я. Удаляю. Начинаю заново: «Песни помогают нам запомнить определенные моменты жизни». Уже ближе к тому, что я пытаюсь сказать, но не совсем. Я закрываю крышку ноутбука. Из колонок доносится нежный женский голос и звуки гитары, и я открываю люк в крыше, сползаю пониже, поднимаю глаза на небо и слушаю.

Когда песня заканчивается, я выключаю кассету и пробую снова: «Когда ты безнадежно влюбляешься в песню, в тебе рождается чувство, которое невозможно описать».

Я перечитываю предложение. И продолжаю печатать, пытаясь во всех подробностях вспомнить лучший вечер в моей жизни.

Мы с Ингрид стояли перед зеркалом в ее ванной и сосредоточенно разглядывали свое отражение. Полка перед нами была завалена косметикой, шпильками и средствами для волос.

– Вот это мы красотки, – сказала Ингрид.

Я медленно кивнула, глядя, как мое отражение кивает в ответ. Мои гладкие длинные волосы блестели, разделенные по центру пробором. Ингрид накрасила меня глубокими изумрудными тенями с глиттером, отчего мои глаза выглядели не просто карими, а янтарными. Свои светлые волосы она небрежно уложила с помощью шпилек, а красная помада придавала ей взрослый, утонченный вид.

– Да, – сказала я. – Мы потрясающие.

– Просто офигенные.

Мы идеально дополняли друг друга. Мы подходили друг другу так, что незнакомые люди интересовались, не сестры ли мы, хотя у нее были светлые волнистые волосы, а у меня – темные и прямые, хотя ее глаза были голубые, а мои – карие. Может, дело было в том, как мы себя вели, как говорили или просто