Замороженная саранча - [27]
По дому пробежал ветерок: дверь в сад была распахнута и когда я открыла окно в комнате, образовался сквозняк. Вздулись занавески, закружилась пыль за дверью (надо пропылесосить, пока муж не прищучил), запорхали пожелтевшие листки бумаги — письма бабушки, папы, мамы, тети Лели. Потом хлопнула дверь и движение прекратилось: занавески опали и вернулись на прежнее место, пыль снова серым облаком улеглась вдоль плинтуса, пожелтевшие письма опустились на ковер. Его тоже давно пора пропылесосить: на ярком утреннем солнце так хорошо видны все ниточки, клочки, обрезки, соломинки. Но вместо этого я сгребла письма и начала читать. Я читала и думала о быстротечности жизни. Мама описывала мои первые звуки, попытки сесть в кровати, купания, кормления….
«…Про то, как Поля купается, я тебе уже писала, но напишу еще раз. Моем мы Полю с твоей мамой. Она держит а я намыливаю и потом смываю водой из кувшина. Если Поля лежит на животике, то сразу же ловит ручками желтую уточку и тянет ее в рот.
Вытираем в ванной большой махровой простыней, а потом несем в комнату и на письменном столе ее одеваем. Раньше-то стол был как раз под рост Поли, а теперь или ноги свисают или если Поля начинает ползти, то голова, хорошо еще что возле окна стоит манеж, все-таки хоть какая-то подстраховка. Ну, а вообще мы ее, конечно, одну не оставляем нигде, где Поля может уползти, кроме кроватки.
Теперь об одежде. В комнате Поля одета в ползунки, распашонку и кофточку от какого-нибудь не шерстяного костюма, а если температура градусов 20–21 — это если ветер дует в нашу сторону — то на ножки одеваю носочки. На улицу еще одеваю голубой шерстяной костюмчик. На головку одеваю вязаную розовую шапочку (помнишь, я ее вязала из трех оттенков розового китайского мулине, как ты советовал тремя широкими полосами), потом синюю шерстяную и белую с помпоном от свитера или маминого или папиного, не знаю. Заворачиваю в одеяло и если мороз больше -10, то еще и в белый конверт, который мы с тобой покупали в детском мире.
Я только недавно решила посмотреть книгу „По щучьему веленью“, ты купил ее Поле на работе. И оказалось, что в середине этой книги есть вставка из нее можно вырезать и сделать разные игрушки, которые наклеиваются в книге. Ты сам-то видел? Книга интересная, но придется подождать, пока Поля подрастет.
В пятницу ко мне приезжала Наташа Алипова-Ежова.
Привезла Поле очень красивое платьице оранжевое с белой отделкой на воротнике и с кармашками. Платье летнее. И две игрушки — жирафа и очень забавный медвежонок. В руках у него ломтик арбуза, от которого он откусил кусочек, а на лбу пчелка и как-то по особенному пищит.»
И — банальность — кажется, что все это было только вчера. Есть ли способ остановить, запечатлеть все это? Или самый надежный способ — закрыть как следует все двери в детство, вообще в прошлое, замазать все щели и щелочки, набить бумаги в замочную скважину, да еще сургучом на всякий случай все это опечатать. Тогда можно жить дальше. И не сожалеть, что уже не пососешь желтого резинового жирафа, не попрыгаешь в классики, не побегаешь по грязи босяком…. Нет, конечно, можно засунуть в рот жирафа, но удовольствия от этого никакого, можно рано утром, когда никто не видит, попрыгать в классики, но ведь делаешь-то все это не по-настоящему, не как в детстве. И уж точно не вернешь радости каникул. И тех весенних запахов, которые возвещают их приближение.
В 18–20 лет детство еще не закончилось. В 23–25 — было как-то не до него, я жила будущим: надежды, мечты, фантазии… В 25–27 до детства было рукой подать: тот же двор, те же бабушки на скамеечке перед подъездом (в письменной речи почему-то захотелось употребить уменьшительно-ласкательные формы, в жизни это всегда были «бабки на скамейке»), тот же замусореный подъезд, та же мебель в квартире: когда-то полированный письменный стол, весь царапинах и бороздках от шариковой ручки и в белесых пятнах и разводах — от оставленных «на минуточку» чашек с горячим чаем. А если уж захочется совсем приблизиться к детству — можно снять со шкафа коробку с игрушками: ворсистой лошадкой, красной лисой с резиновой мордой, медведем Халвицким и бесформенной бежевой собакой, которую мне подарили на Новый год родители.
Один раз к нам на «Запорожце» приехали бабушка Таня и дедушка Коля — мамины родители. Дедушка был инвалидом войны и ему полагался «Запорожец». Бабушка была врачом-терапевтом, поэтому в каждый свой приезд пальпировала нам животы и внимательно осматривала языки на предмет обложенности, горло на предмет цвета и миндалины на предмет размера. Иногда бабушка привозила с собой фо-нен-до-скоп, и тогда она нас еще и слушала: «дыши-не дыши-покашляй». Вообщем, и на этот раз медосмотр затянулся, потому что мама просила то «железки пощупать», то «печень посмотреть», то по коленкам постучать. Так что когда бабушка вынесла свой вердикт, пора было обедать. Помимо фонендоскопа и всяких вкусностей, бабушка Таня привезла в подарок бабушке Зое интуристовский календарь с умилительными видами подмосковной природы. Мы тут же сослали старый календарь с японками в туалет, стимулировать работу желудочно-кишечного тракта, а новый повесили на терраске над столом. Бабушке эти календари, как и книги, кофеты, носовые платки, духи и прочие, в основном экспортно-импортные безделушки дарили благодарные больные. Как раз июльская фотография представляла собой вид лесной опушки, с белоствольными березками, папоротниками и крепеньким боровиком на переднем плане. И вдруг, глядя на эту фотографию, бабушка Зоя сказала: «А не съездить ли нам в лес? Устроим пикник, пособираем грибы, полевые цветы, я так давно не была в лесу! Через поле мне идти тяжело, а Вы, Николай Алексеевич, нас на своем „Запорожце“ отвезете». Все стали бабушку отговаривать, что поздно, в «Запоржец» мы все не влезем, но она стояла на своем. И вот мы кое-как втиснулись в машину, причем Машке пришлось лечь к нам на колени — по другому она не влезала. Другой дедушка, Николай Дмитриевич, не уместился и остался дома.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Краски и запахи итальянского лета, колорит итальянского быта, таинственный реестр, исполняющий (или якобы исполняющий?) желания и несколько тонких, едва заметных нитей, связывающих эту книгу с двумя предыдущими....
У Иззи О`Нилл нет родителей, дорогой одежды, денег на колледж… Зато есть любимая бабушка, двое лучших друзей и непревзойденное чувство юмора. Что еще нужно для счастья? Стать сценаристом! Отправляя свою работу на конкурс молодых писателей, Иззи даже не догадывается, что в скором времени одноклассники превратят ее жизнь в плохое шоу из-за откровенных фотографий, которые сначала разлетятся по школе, а потом и по всей стране. Иззи не сдается: юмор выручает и здесь. Но с каждым днем ситуация усугубляется.
В пустыне ветер своим дыханием создает барханы и дюны из песка, которые за год продвигаются на несколько метров. Остановить их может только дождь. Там, где его влага орошает поверхность, начинает пробиваться на свет растительность, замедляя губительное продвижение песка. Человека по жизни ведет судьба, вера и Любовь, толкая его, то сильно, то бережно, в спину, в плечи, в лицо… Остановить этот извилистый путь под силу только времени… Все события в истории повторяются, и у каждой цивилизации есть свой круг жизни, у которого есть свое начало и свой конец.
С тех пор, как автор стихов вышел на демонстрацию против вторжения советских войск в Чехословакию, противопоставив свою совесть титанической громаде тоталитарной системы, утверждая ценности, большие, чем собственная жизнь, ее поэзия приобрела особый статус. Каждая строка поэта обеспечена «золотым запасом» неповторимой судьбы. В своей новой книге, объединившей лучшее из написанного в период с 1956 по 2010-й гг., Наталья Горбаневская, лауреат «Русской Премии» по итогам 2010 года, демонстрирует блестящие образцы русской духовной лирики, ориентированной на два течения времени – земное, повседневное, и большое – небесное, движущееся по вечным законам правды и любви и переходящее в Вечность.
Абрам Рабкин. Вниз по Шоссейной. Нева, 1997, № 8На страницах повести «Вниз по Шоссейной» (сегодня это улица Бахарова) А. Рабкин воскресил ушедший в небытие мир довоенного Бобруйска. Он приглашает вернутся «туда, на Шоссейную, где старая липа, и сад, и двери открываются с легким надтреснутым звоном, похожим на удар старинных часов. Туда, где лопухи и лиловые вспышки колючек, и Годкин шьёт модные дамские пальто, а его красавицы дочери собираются на танцы. Чудесная улица, эта Шоссейная, и душа моя, измученная нахлынувшей болью, вновь и вновь припадает к ней.
События, описанные в этой книге, произошли на той странной неделе, которую Мэй, жительница небольшого ирландского города, никогда не забудет. Мэй отлично управляется с садовыми растениями, но чувствует себя потерянной, когда ей нужно общаться с новыми людьми. Череда случайностей приводит к тому, что она должна навести порядок в саду, принадлежащем мужчине, которого она никогда не видела, но, изучив инструменты на его участке, уверилась, что он талантливый резчик по дереву. Одновременно она ловит себя на том, что глупо и безоглядно влюбилась в местного почтальона, чьего имени даже не знает, а в городе начинают происходить происшествия, по которым впору снимать детективный сериал.
«Юность разбойника», повесть словацкого писателя Людо Ондрейова, — одно из классических произведений чехословацкой литературы. Повесть, вышедшая около 30 лет назад, до сих пор пользуется неизменной любовью и переведена на многие языки. Маленький герой повести Ергуш Лапин — сын «разбойника», словацкого крестьянина, скрывавшегося в горах и боровшегося против произвола и несправедливости. Чуткий, отзывчивый, очень правдивый мальчик, Ергуш, так же как и его отец, болезненно реагирует на всяческую несправедливость.У Ергуша Лапина впечатлительная поэтическая душа.