Замок с превращениями - [16]

- У меня же там предельное напряжение триста пятьдесят вольт! прошептала она. - Где я найду такие резисторы?! У меня же свалка переехала! - воскликнула она.

Пока физичка разорялась по поводу сгоревшего прибора и нехватки резисторов, Мыльников, накопив немного своего электричества, ущипнул пребольно Машу. Она взмахнула рукой, и бедный Мыльников отлетел, как жучок, к стенке и, грохнувшись о нее, потерял сознание.

- Что это?! - всполошилась Блудова.

- Я только рукой взмахнула, а он это... - испуганно пролепетала Маша.

- Она электричеством... - пробормотала, видев, как все случилось, Флора Галимзянова.

Для верности она тоже взмахнула рукой в сторону тихони-астматика Зверева, который на всех уроках читал детективы, но Зверев даже не шелохнулся.

- Да пошла ты!.. - усмехнувшись, грубо пробурчал он и удивленно посмотрел на Машу.

Мыльникова откачали. Но он хлопал глазенками и заикался, испуганно таращась на Машу.

- Мыльников, чего помнишь? - спросила тотчас Блудова.

- Ни-ч-ч-чего! - ответил он, как белорусский партизан на допросе.

Блудова тут же подскочила к доске и быстро стала что-то подсчитывать. Исписав полдоски, она повернулась к классу и объявила:

- Сила удара равнялась примерно четыремстам килограммам.

- Что, у нее больше, что ли? - недовольно спросил Лавров.

- Нет, у вас примерно одинаково, - ответила физичка.

Она снова стала подсчитывать. Подсчитав, она обвела всех торжествующим взглядом.

- Ваша месячная энергия способна обогревать в течение целого дня один большой микрорайон!.. Это я считала по минимуму, а на самом деле... Блудова не договорила, задумалась.

- Представьте: доноры электричества! - воскликнула она. - Тогда не нужны будут эти страшные гидростанции и варварские атомные!.. Люди будут жить своей собственной энергией, и часть ее даже отдавать на общественные нужды!.. Не нужны будут провода, электрики, штепсельные розетки, гигантская экономия сделает землю богатой, а жизнь счастливой!.. - сияя, трещала она.

- И вам пенсию прибавят, - не без язвительности сказал Чугунов.

Надо было видеть лицо Блудовой. Она терпеть не могла Чугунова и он ее тоже, поэтому выше трояка он никогда не имел, да и, впрочем, в большем не нуждался, ибо папаша уже зарезервировал ему место в нархозе.

Наконец, третье событие заключалось в том, что после физики Флора подошла к Маше и сказала: "Слушай, зайдем после уроков ко мне?.. Такие записи клевые братан достал, полный Обвал Петрович!.. Слушай, а ты классно похудела! Сколько ты уже в бассейн ходишь?.. Месяц?!

Через час они уже сидели у Флоры на тахте и болтали, забыв про записи.

- Кофе у тебя есть?

- А как же!

- Ты какой: растворимый или тебе сделать по-турецки?

- Лучше по-турецки, - попросила Маша.

Они болтали о таких интимных вещах, что, услышь их разговор родители или, не дай бог, учителя, они бы пришли в неописуемый ужас: "Девочки, с е м и к л а с с н и ц ы, а говорят о таких непозволительных вещах!" Но они без пяти минут восьмиклассницы, а значит, вполне взрослые. И кто вообще устанавливает эти границы: вот ребенок, а вот взрослый? Есть взрослые, которые еще хуже детей, а есть дети умнее взрослых. "Ляли-баляли, мули-булюли", как любит говорить Яша Голяков, старый мудрый поэт, когда видит Флору Галимзянову. Пергаментное лицо его, обожженное иерусалимским солнцем, источает всю сладость жизни, круглится и тает, как янтарная смола, но кофейные глаза его голубеют, едва завидев Машу. Ляли-баляли, мули-булюли!.. Нет большего счастья в жизни, чем смотреть на зеленые буйные побеги, ибо когда слишком молод и всего в избытке, то тяготишься этим избытком, не понимая, что скоро-скоро он испарится, как кусок сухого льда в майский полдень.

Маша, заболтавшись, позабыла обо всем на свете, даже о своем необыкновенном тайном путешествии и, когда Флора позвала ее выглянуть в окно и показала на одинокого Алика Лаврова, болтающего ногами на высокой скамейке у доминошного столика, она вдруг рассмеялась, да так заразительно, что через секунду они с Флоркой уже катались, хохоча, по полу, разбудили Минерву, которая с перепугу опрокинула ночной столик с телевизором, телефоном, котом и будильником. Ухнул взрыв, зазвенели телефон и будильник, а Грымзина, уже двадцать лет ждавшая пожара, высунулась из окна и завопила: "Горим!" Слесарь Баратынский, не успев протрезветь, схватил ведро, наполнил его водой и побежал наверх к Грымзиной, выбил у нее дверь и окатил ее с порога холодной водой.

Венера Галимзянова, ворвавшись в квартиру, закричала: "Выбрасывайте вещи!", и все, в том числе и Алик Лавров, давно жаждавший подвига во имя Флоры, побежали к ней, помогая выбрасывать в окно все, что попадало под руку. Но когда он начал метать хрусталь, Венеру хватил удар. Приехали три пожарные машины и две "скорых" - для Венеры и Грымзиной. Сбежался народ, а Шляпников, растянув меха аккордеона, запел: "Прощайте, товарищи, все по местам! Последний парад наступает..." Баяниста, в свою очередь, поколотили пожарники, подумав, что шутка с пожаром придумана им.

Так началась эта последняя школьная неделя, смешно и грустно: кто-то хохотал, а кто-то плакал, и один Азарий Федорович Крюков даже не выглянул во двор, предчувствуя во всей этой суматохе что-то недоброе.