Замок на гиблом месте. Забавы Танатоса - [37]

То ли глаза привыкли к темноте, то ли светать начало, но показалось, что калитка не закрыта. Черт возьми, что же это такое! Я точно помню, что закрывала на задвижку. Пойду все же проверю.

Затушив сигарету и взяв фонарик, я пошла по дорожке к калитке, через которую обычно бегаю к реке. Подойдя, посветила фонариком и глазам своим не поверила. Калитка, конечно, не настежь, но… приоткрыта.

Мне стало не по себе. Я, кажется, услышала удаляющиеся по берегу реки тяжелые шаги. Высунуться из калитки, пройти своей тропинкой к реке, признаться, духу не хватило. Совсем нервы сдали! Может, зря сюда приехали, ведь было какое-то предчувствие. Придиралась к названиям Разбиваевка, Чураевка… Видимо, мое подсознание что-то подсказывало.

Я заперла калитку и быстро вернулась на веранду. Утром спрошу: может, Агаша выходила перед сном взглянуть на реку и забыла закрыть?

Я поднялась наверх, решив поспать еще пару часиков. Завтра ребятишек встречать и в Козельск ехать — силы понадобятся. А уж если Гудков явится, то и вовсе — словесные баталии с ним потребуют лошадиного здоровья и крепких нервов. Что-то последнее время у нас с Пантелеймошей никакого консенсуса не получается. Ой, что это я, Гудков на дух не переносит собственное имя Пантелей, доставшееся ему от героического прадеда, участника чуть ли не Куликовской битвы. А уж мое уменьшительно-ласкательное к нему обращение — Пантелеймоша — и вовсе считает оскорблением. Все его близкое и не очень окружение, зная это, величает его только по фамилии или по званию. В крайнем случае по отчеству — Зосимович, тоже не очень-то благозвучному. Я однажды неудачно пошутила, мол, если у тебя будет сын, то по семейной традиции назови его в честь отца — Зосим. А дочь в память о своей тетушке — Марфушей. Так Гудков, накалившись докрасна, выдал мне трудно переводимый монолог. И, хлопнув дверью, аж на месяц пропал из поля зрения.

Господи, к чему это я? Наверно, соскучилась по своему любимому менту. И вообще, хочется опоры, надежности. А приключения, сыск пора уже засунуть куда подальше, ведь скоро сороковник. Вот приедет суженый, и с ходу, не раздумывая, дам согласие. Всем станет спокойнее — буду вести размеренный семейный образ жизни. В свободное время займусь вплотную рисованием и воспитанием Ральфика. А может, и ребенка рожу, еще не поздно.

И с этими сладкими мыслями я заснула, уже без всяких сновидений.

Проснулась резко, как от толчка. Показалось, что где-то слышится плач. На часах — полседьмого утра. «Успею искупаться и с Олей повидаюсь», — промелькнуло в голове. И я, натянув купальник, машинально выглянула в окно.

Меня словно током ударило. Я увидела у забора склоненную, нет… трагически сгорбленную фигуру Агаши. Она что-то там рассматривала и бормотала. Боже мой, да она плачет, причитает…

В одном купальнике я слетела вниз, и босиком по дорожке с криком:

— У вас что, сердце прихватило?

Сгорбленная фигура не шелохнулась, продолжая всхлипывать и что-то шептать. Я в три прыжка оказалась рядом. И чуть не закричала во весь голос. Зажала рот трясущейся рукой.

У самого забора, в углу, лежало мертвое тельце Фомы. Подкатила тошнота, но, едва сдержав в горле горький комок, я побежала за лекарством. Набрав ковш воды, похватав в шкафчике все подряд — валерьянку, валокордин, корвалол, я вернулась к старушке. Умыла ей лицо, заставила принять валокордин и повела к веранде. Усадив в плетеное кресло, укутала пледом. Ральфик приткнулся у Агашиных ног. Я поставила чайник на огонь и набрала номер Гудкова.

Майор ответил бодро, удивившись, что так рано звоню.

— У… у нас Фому во дворе убили! Что теперь будет с Агашей?! К нам кто-то ночью приходил. Я… я не могу… мы здесь одни!..

— Успокойся, милая, выпей валерьянки, прикрой чем-нибудь кота и не отходи от Агафьи Тихоновны. Вызови ей «скорую». — И тут же гаркнул своему сотруднику: — Чего, Данила, торчишь, иди, ситуация изменилась, один поезжай! А я срочно в Разбиваевку…

Перебивая майора, я промямлила:

— Приезжай быстрей, я здесь ничего не знаю. Какую «скорую» вызывать?! Мне надо к Семеновне, у нее узнать, где поблизости найти врача.

— Галя, соберись, не надо никуда! Никому не открывай. Я посигналю и крикну в ворота. Жди, сам привезу врача, тебе он тоже нужен. И очень прошу, ничего там не затопчите, следы имею в виду.

Отключив телефон, я, кажется, сказала вслух: «Боже мой, здесь все разбивается вдребезги, невозможно жить! Продам, к черту, этот дом!» Осознав, что и старушка может услышать, я быстренько вытерла навернувшиеся слезы. Выключила вскипевший чайник, приготовила нам обеим крепкий, сладкий чай. И, обняв Агашу, сказала:

— Я с вами. Ральфик тоже туг, не отходит. Скоро Гудков с врачом приедет. Потом Ирина с ребятами. А нашего дорогого Фому мы похороним достойно.

— Галюша, ты сама успокойся. Сейчас я тебе не помощница. Мне уже чуть легче. Займись обедом, это отвлечет. Людей будет много, их накормить надо, — едва слышно, но разумно и четко сказала стойкая женщина.

Я принялась готовить из того, что осталось в холодильнике. Наткнулась на остро пахнущий сверток с копченой рыбой, которую, видимо, вчера принесла Семеновна. Пахомыч, как и обещал, остатки улова приготовил на своей коптильне. Мне вдруг вспомнился мой кошмарный сон, и я хотела тут же выбросить рыбу, чтобы и духу от нее не осталось, но вовремя опомнилась. Завернула еще в один пакет и засунула подальше. Достала две банки тушенки, начистила картошки на две сковороды, чтобы всем хватило. А старушке и Ральфику приготовила легкий завтрак — молочную лапшу.