Замок Эскаль-Вигор - [40]

Ландрильон стал показываться также в церкви, во время проповедей пастора Балтуса. Он вошёл в милость к жене пастора и двум старым девушкам, сёстрам владельца фермы «Паломников».

Прежний слуга не осмеливался ещё действовать открыто, но он готов был разразить ужасную грозу над Кельмарком, его возлюбленной и их общим любимцем. Он не обращал внимания на их гордость и смелость. «Право, как они нахальны, и дерзки! Проявлять такие нравы, с таким достоинством! Им не достаёт только ещё прославить свою низость!»

Молодец не считал себя хорошим отгадчиком. Он воображал себя в праве презирать глубоко своего прежнего хозяина. Тысячи низостей, которыми этот солдат, продажный телом и душою, необыкновенно развратный, отдался во время своего пребывания в казармах, казались только пустяками по сравнению с последними. Во всякое время порок проклинал инстинктную любовь, и такие люди, как Кельмарк, были реабилитацией таких, как Ландрильон. Толпа предпочитает всегда Варавву Христу.

Для начала Ландрильон принялся унижать владельца Эскаль-Вигора в глазах Мишеля Говартца, охлаждать сильный восторг отца и дочери, возбуждать ненависть здоровой девки к Бландине, затем смутно намекать на преступные отношения Гидона и Кельмарка.

– На вашем месте, – осмелился сказать он однажды Мишелю и Клодине, – я не пускал бы молодого Гидона в замок. Ложное сожительство графа и этой негодяйки – дурной пример для молодого человека!

Видя их удивлённую улыбку, он понял, что шёл по ложному пути и не настаивал больше.

Ландрильон не мог доказать скандальных историй, которые он сгорал нетерпением распустить против владельца Эскаль-Вигора. Подумать, что когда-то плут надеялся, что возбудит против графа Бландину!

Предупреждённый, осведомлённый, граф находился на стороже, не желал отдаваться, компрометировать себя, попадать в западню. Он оберегал прекрасно внешний вид своих поступков.

Присутствие Гидона в замке оправдывалось во всех отношениях. Далеко от того, чтобы разлучиться с ним, граф сильнее привязывался к нему и сделал его секретарём.

Одно время Тибо подумывал подкупить свидетелей, обольстить рабочих Кларвача, пять силачей, которых граф считал своими телохранителями и которые позировали ему в мастерской. Но эти простые и грубые молодцы были до безумия преданы патрону и немилосердно побили врага после первого слова, которое он произнёс относительно своего плана. Надо было хитрить, молча подлезть к ним, постепенно, незаметно.

Он ограничился пока дружбою с теми из Кларвача, которые не работали в замке, красивыми рыбаками, статистами во время атлетических игр и декоративных представлений, действующими лицами чего-то вроде «масок и живых картин, устраиваемых графом».

Ландрильон умело настроил их против пяти избранцев и, в особенности, против маленького любимца, и славных исполнителей этих маскарадов, как называл слуга, к тому же бешено изгнанного из-за его тривиальности, из этих эстетических представлений. Актёры в в конце концов согласились с Ландрильоном, что любовь графа к Гидону Говартцу, этому сопляку, ещё безбородому, была слишком заметна. Настроенные против пажа, они не замедлили, как говорил этот Макиавелли навоза, дурно смотреть на владельца замка.

С другой стороны, прежний слуга, который устроил нечто вроде постоялого двора между парком Эскаль-Вигора и селением Зоудбертингом, привлекал неприятное внимание знатных жителей на тот чрезмерный интерес, который питал Анри к босякам Кларвача и подонкам с острова Смарагдиса.

Ландрильон часто теперь виделся с Балтусом Бомбергом. Он ограничивался только рассказом о фальшивом сожительстве Бландины с графом, но не решаясь заговорить ещё о моральной, ужасной, поразительной ненормальности графа.

Пастор, ломавший себе голову, как уронить и погубить графа, не останавливался никогда, даже в своём воображении, перед злотворным орудием, которым хотел воспользоваться Ландрильон. Ах, ужасный бунт! Если б эта мина когда-нибудь взорвалась, самые дурные люди должны были бы покинуть недостойного любимца! Ни один человек на острове не протянул бы руки отверженному.

– Как сделать, мой дорогой Ландрильон, – спросил в ожидании священник у своего нового союзника, – чтобы запугать, отвлечь этих фанатиков, отвратить их от этого колдуна, этого развратника.

– Да, да, развратник не очень-то вооружён, – прервал его Ландрильон с каким-то внутренним смехом, который мог бы внушить многое кому-угодно, только не этому суровому, но ограниченному пастору.

– Заметьте, – протестовал он, – что я вовсе не сержусь на этого дурного аристократа, но я исключительно действую во имя религии, добрых нравов и добра!..

– Чтобы поступить хорошо, мой почтенный, пастор, – отвечал Ландрильон со своей невзрачной физиономией, – нам необходимо было бы открыть у графа де Кельмарка какое-нибудь преступление, которое могло бы потрясти ужасный предрассудок, что-нибудь беспочвенное в нашей социальной и христианской жизни, вы понимаете, что я хочу сказать, какой-нибудь ужас, который вскричал не только о мщении к небесам, но и мог подействовать на наименее богобоязливых грешников…

– Да, но кто докажет нам подобное преступление! – вздохнул Бомберг.