Замок братьев Сенарега - [27]

Внизу, во дворе замка, работники и слуги тоже коротали вместе весенние вечера, пели песни разных стран. Здесь можно было услышать страшные рассказы о ведьмах и чертях, домовых и русалках; цыганистые рабыни из — за моря, держа задубелые ладони воинов, нагадывали драчливым бродягам богатство и почет. Тянули вино из косматых бурдюков, плясали при огне, пылавшем в открытом очаге близ Аньолиной кухни, забирались парами в темные углы фортеццы, в нежилые каморы башен. Порой вспыхивали и ссоры. Рыцарь — комендант, из господского зала с вершины донжона, вполуха, но чутко прислушивался к настроению дворовой вольницы; и были случаи, когда лишь появление Конрада, мгновенно сбегавшего вниз при крутом обороте веселья, предотвращало побоище.

Первые два дня, при наступлении вечера, пана Тудора наверх не звали. На третий, однако, когда стемнело, в келью сотника пришел слуга.

— Господа, — слуга ткнул большим пальцем вверх, — просят синьора капитана присоединиться к ним.

Оправив платье и звеня саблею, пан Боур отправился на зов.

15

— Садитесь, синьор, садитесь! — с радушием воскликнул мессер Пьетро, указывая на стул подле себя. — Рад представить, — обратился фрязин к присутствующим, — мессера Теодоро, почтенного и храброго нашего гостя, капитана и рыцаря в войске его светлости Франческо Сфорцы.

Отвесив общий поклон, Тудор сел. Прямо перед сотником у небольшого столика сидела Мария Сенарега. Тайна ночного моря мерцала лунными бликами за спиною девушки, за кренелюрами башни. Но тайна жизни, светившаяся в огромных глазах генуэзки, волновала сильнее.

— Герцог Сфорца, славный воин, еще и поэт, — заметил Амброджо. — Он на равных участвовал в поэтических турнирах, которые устраивал при своем дворе.

— И устраивает, надеюсь, теперь, — добавил Тудор.

— Помню, — сказал Антонио, — мы затеяли однажды состязание — кто сочинит мгновенно лучшее стихотворение, не более и не менее как в восемь строк. Герцог назвал их октаэдрами, словно каждая строчка — грань отколовшегося от души алмаза. Мы слагали эти октаэдры, аккомпанируя себе на лютнях, собственно — напевали их, как древние на своих пирах.

— Вам, наверно, запомнились те восьмигранники, — сказал мессер Пьетро. — Не споете ли вы их для нас?

Мессер Антонио с улыбкой взял из рук Марии инструмент и под его звон негромко запел;

Течет вдоль дороги шумной

Прозрачных маков река.

Стою над ними в раздумье,

Сорвать не смею цветка,

Ты, чье повторяю имя

В безвестном пути моем!

Прими их вот так — живыми,

С небом и теплым дождем.

— Это спел в тот вечер сам герцог, — пояснил Мастер. — Наш товарищ, Аццо ди Сестри Поненте, ответил:

В час ожиданья,

В день без свиданья

Дарю тебе розу,

Алую розу.

Возле купальни

В вечер прощальный

Роза на ветке —

Как птица в клетке.

— Что же спели в тот вечер вы сами, мессере? — спросила Мария.

— Тоже о разлуке, — улыбнулся Мастер, снова трогая струны;

За темной гранью ожиданья

Я буду помнить наизусть

Приметы нашего прощанья —

 Очарование и грусть.

Простясь с тобою, в отдаленьи

Я испытаю вновь едва ль

Такое светлое волненье,

Очарованье и печаль.

— Нравится, но очень уж грустно, — —  отозвалась девушка.

— Герцог тоже это заметил тогда, — кивнул Антонио. — И запел, чтобы вернуть в наш кружок доброе настроение; ;

Я люблю. Это главное.

В этом жизнь и надежда.

Улыбнись же мне, славная.

Улыбнись мне, как прежде!

Поворчит и уляжется Боли чудище лютой.

И разлука покажется Пролетевшей минутой.

— А Сестри Поненте, — сказал напоследок Мастер, — закончил состоязавие шуткой. — И Антонио спел:

Снова гадаю: сколько до встречи

Будущей нашей пройдет?

Может — неделя, может быть — вечер,

Может случиться — и год.

Миг или вечность?

Час или сутки?

Разницы, в сущности, нет,

Если в разлуке даже минутка

Долга, как тысяча лет.

Господские посиделки на вершине донжона постепенно превратились в литературный вечер. Мазо спел приятным голосом мелодичную славянскую песню, услышанную от работника Василя. Мессер Пьетро рассказал смешную историю о морских разбойниках, взятых в плен женщинами калабрийского прибрежного городка. Амброджо поведал подробности из личной жизни Людовика Французского, вызнанные его вездесущими собратьями — генуэзскими ростовщиками. Только брат Конрад, в силу своих монашеских обетов, хранил молчание, с одобрением, однако, слушая прочих господ.

— А что расскажет нам синьор? — обратился вдруг Мастер к Тудору. — Ведь вы, наверно, тоже бывали на словесных турнирах у герцога, в его дворце?

Тудор улыбнулся.

— Конечно, ваша милость. Но я не горазд в стихосложении и музыке и редко скрещивал эти шпаги с моими искусными товарищами — соратниками славного властителя.

Сотник обвел взглядом присутствующих, смотревших на него по — прежнему с ожиданием.

— Однажды герцог Лодовико, — продолжал Тудор, — спросил, откуда пошло имя моей земли, Молдовы, так странно звучащее для слуха многих людей в Италии. В разные времена об этом ходили различные толки, и некоторые успели до его светлости дойти.

— Я слышал, — вставил Пьетро, — только одну. Что имя это пошло, по воле основателя княжества воеводы Драгоша, от собаки Молды, утонувшей во время охоты в реке.

— Такое предание есть, — кивнул Тудор. — Но я, ваши милости, рождением — сын земли, селянин. Наши деды, вольные пахари Молдовы, иное думали об имени родной земли, не веря, что родилось оно от песьей клички. Ваши милости, конечно, видели высокие курганы, которыми усеяно Великое Поле. Такими же уставлена и наша Земля Молдавская.