Замок братьев Сенарега - [17]

— Надо его спросить, ответил Амброджо. — Догадываюсь, впрочем. Базилио недавно накопал под курганом земли для цветка, что растет в комнате Марии. Он, надо думать, нашел.

— Серебряный, — мессер Пьетро взвесил светильник на ладони. — Ежели эллинский — ему нет цены. Любой кардинал или герцог, сам папа...

Старший брат не закончил своей мысли, когда в комнату вихрем влетел раскрасневшийся юноша. Сверкая взором, парень схватил светильник, положенный Пьетро на стол.

— Обыскивал мою комнату! — воскликнул он, обращаясь прямо к среднему.

— Разве ты не мой младший брат? — усмехнулся тот.

— Но не раб! — юноша все более распалялся гневом.

— Спокойно, Мазо, спокойно! — сказал Амброджо. — Отдай мне сию вещицу, и я тебе хорошо заплачу. Хочешь за нее талер?

Мазо молчал, сверкая очами.

— Хочешь, я отдам тебе полный вес серебра? — продолжал вкрадчиво Амброджо.

Мазо глядел на него несколько мгновений, успокаиваясь. С затаенным презрением улыбнулся.

— Вес золота! — потребовал он.

— Ну, это много, — протянул Амброджо. — Полвеса золота, Мазо. И — по рукам!

Улыбка явственнее проступила на открытом лике младшего Сенареги.

— Коснулся ты, синьор брат, седой старины, — возвестил Мазо, подняв на ладони светильник. — И не удивился, не дрогнуло твое купеческое сердце. Взгляни на эти буквы; здесь начертано имя женщины, владевшей лампою сией, наверно — юной и прекрасной. Ты не подумал о ней, синьор брат, какой она была, от кого, как попала к ней эта вещь, почему с нею рассталась. Или не рассталась вовсе — может, рядом с местом, где нашел это Василь, истлело тело прежней хозяйки. Нет, ты мыслил о барыше. Конечно, ты сразу дал ее вес, с первого взгляда узнав, сколь ценна; сего у тебя не отнять. Ты знаешь, в Италии дадут во много крат более. Разумом ты богат, брат мой, сердцем, зато — убог. Потому не разумеешь: за три веса золотом, за десять не отдам дара друга, не отдавши впридачу честь.

— Дар раба! — крикнул ему вдогонку Амброджо, но Мазо уже вышел из комнаты. — Каков наглец! — продолжал средний брат. — Это твое воспитание, синьор, — обрушился он. на старшего. — Вот откуда спесь!

— Мазо свое получит, за то, что убежал, не спросись. Но он — Сенарега, — выпрямился Пьетро. — Естественно, что брат мой горд!

— Нет, это противу естества! — вскричал Амброджо, вскакивая с места, в то время как Мария, недовольно поджав губы, исчезла со своим вышиванием за дверью. — Оставьте, синьор, вашу спесь безмозглым венецианцам, мыслящим себя великими аристократами и воителями!

— А чем мы хуже? — Пьетро тоже поднялся с кресла, на голову возвышаясь жилистой тощей статью над братом, обретавшим уже брюшко. — Семьдесят семь лет назад, вторгшись с победным флотом в самую гавань Венеции, генуэзец Пьетро Дория сказал: «Я взнуздаю коней святого Марка!»[28]

— Да не взнуздал!

Братья ратоборцами постояли друг против друга, меряясь воинственным духом, но поостыли.

— И ты тому первый рад, — буркнул Пьетро, садясь.

— Вовсе нет, — ответствовал Амброджо, опускаясь в кресло. — Но вам, твердолобым, — прости уж, синьор брат, — пора бы и вам понять: у них, сан — марковцев, одна дорога, у нас — иная. Пустое величие, безмерная гордыня, суетное великолепие — вот причины неминучей гибели города среди лагуны![29] От того же — утрата им былой мощи! Из этого пора бы извлечь урок!

— Скажите, мессере, какой!

— Не гербы, а сундуки! — широкие рукава среднего брата взлетели над рано лысеющей головой. — Не дворянские грамоты, а закладные. Не пышные флаги, а скромные вывески контор. Не золоченые доспехи, а темное платье торговых гостей и менял.

Мессер Пьетро молчал, отбивая пальцами такт лишь ему слышного торжественного марша.

— Не полки да флоты первее для нас, а деловые компании, — продолжал Амброджо, — не цитадели, а банки. Войска и крепости, спору нет, надобны, но только в поддержку делам. И не турниры да битвы верный наш удел, а незаметный, упорный труд, в коем, по грошику да аспру, сила мира будет собрана в наших руках!

— Много вы ее этак набрали, — усмехнулся Пьетро, раскачивая ногой в высоком сапоге. — Старая Генуя вся в долгах!

— Виновны же в этом вы, — отбил его выпад Амброджо.

— Ты прав, Пьетро, город живет на закладных, казна давно опустела. Но, впав в нужду, мы многому научились, — такие, как я, тебе не в пример. Увидели, как можно, собрав золото в тяжкий кулак, пробиваться им повсюду к власти. Ты слышишь, Пьетро? Повсюду!

— Стало быть, и здесь?

— Конечно, брат, и в этом забытом уголке мира! На первое место в мире выходит деловой, оборотистый человек, меченосец деловой думы. Его оружие — мысль; золото — лишь блистательная плоть этой мысли, каждый день обретающей в нем и. звон, и все. Дворцы и замки? Пусть живут в них глупцы! Истинный хозяин этих домов суеты отныне — он, человек дела. Он и будет повелевать еще спесивыми, но уже мнимыми владельцами дворцов и замков, приказывая им, на кого идти пешей ратью, куда плыть судовой, кому засылать сватов да послов, с кем иметь детей. Он есть владыка мира, доподлинный. А замки, грамоты, престолы, шпоры, венцы, пустое величие да спесь ему — лишь помеха, лишь мешают взять в руки мир со всем, что в нем есть!